Антип не отходил от Бахчанова. Тяжело опираясь на его руку, он бормотал ему в самое ухо:
— Ты вот тогда сбежал, а я остался, зашибал копейку за копейкой. На ноги встал. И скажу тебе, Лешка, на свое счастье остался. Василь Парфеныч мне как отец родной. Разряд дал, в люди продвигал, с дочкой познакомил. Потом в школу воскресную направил. Сбрось, говорит, свою серость да сиволапость. Только пуще огня — политики избегай. Не послушаешься — сживу со света. Во как! А опосля, как перешел он на казенный Обуховский, и за меня словечко умолвил. Был я спервоначалу в "хожалых", больше все на обысках, а потом начальство усмотрело мое рвение и в табельщики перевело. Теперь мы вдвоем с Василь Парфенычем — сила!
— Горько! — крикнул, перебивая его, Агапушков.
— Горько! — как эхо, повторил Антип, точно не он был жених.
— Горько, горько! — выкрикивали какие-то черные старухи в белых платках, только что судачившие по адресу молчаливой и надменной невесты.
Та недовольно тряхнула своими золотыми сережками, строго посмотрела на жениха и, чуть отодвинувшись от него, холодно подставила ему свою щеку.
Бахчанов обратил внимание на кроткоглазого с жидкой бороденкой гостя в застиранной зеленой рубахе. Человека этого Антип и все остальные называли Кузьмой. Он здесь был не столько гость, сколько какое-то услужающее лицо.
— Кузьма, откупорь… Кузьма, принеси… Кузьма, запевай! — только и слышались окрики старого мастера.
И Кузьма откупоривал бутылку с пивом или бежал куда-то на кухню и приносил блюдо с нарезанным поросенком. А то под звуки камаринского усердно выкидывал ногами кренделя, вызывая всеобщий смех. Пил он мало, потому что ему забывали доливать, оттого и был он трезвее других.
Усевшись на минутку рядом с Бахчановым, он спросил его:
— А вы… не знаю, как вас величать… кем же приходитесь Антипу Никифоровичу?
— Мы не родственники, — уклончиво отвечал Бахчанов и полюбопытствовал: — А вы?
— Тоже никем не прихожусь. Жил, голодал, в безработных стаж наживал, пока Василь Парфеныч столяром к себе не пристроил…
— А как вас зовут?
— Кузьмой.
— Это я слышал, а по отчеству как?
— По отчеству Павлычем.
Бахчанов хотел что-то сказать, но тут раздался повелительный голос Агапушкова:
— Кузька! Зови гармониста. Хор сварганим.
Дожевывая на ходу кусочек сыра, столяр сорвался с места, да нечаянно задел фарфоровое блюдо с рыбой. Оно рухнуло на пол, разбившись на несколько кусков.
— Где пьют, там и бьют, — сказал кто-то со смешком.
— Не к добру это, — прошамкала одна старуха другой. И может быть потому, что ее замечание было услышано не одним Агапушковым, а всеми другими гостями, заварилась вдруг каша.
— Эх ты, безрукой… Одно слово Кузьма! — сказала со злой иронией теща.
— Ему бы бревна в порту таскать, — отозвался с другого стола посаженый отец.
Не промолчал и взбеленившийся Агапушков:
— Пусти скота за стол, он и ноги на стол!
Старухи подобострастно хихикнули. И тут произошло нечто неожиданное. Столяр, еще минуту назад жалкий, растерянный, с виноватым видом подбиравший ненужные осколки разбитого блюда, вдруг выпрямился и бросил в лицо Агапушкову:
— Ты сам скот!
Все притихли. Только Агапушков с шумом поднялся:
— Вон, паскудник! Чтоб и ноги твоей больше не было ни здесь, ни в мастерской!
И так как столяр что-то медлил, Антип, пошатываясь, подошел к нему и кулаком показал на дверь.
Столяр с отчаянием оглянулся: всё волчьи злобные лица.
Только Бахчанов дружелюбно улыбался ему. И эта улыбка взбодрила столяра.
— Уйду, живоглоты, — сказал он Антипу и его тестю. — Но спервоначалу скажу всю правду о тебе, прихлебатель Антипушка, и о тебе, старый взяточник.
Агапушков стукнул по столу с такой силой, что подскочила тарелка. Осмелевшего столяра словно прорвало:
— Стучи, стучи, кровосос. Да кто тебя боится? Разве только твои прихвостни да прихлебательницы-кликуши. Думаешь, обзавелся домиком, кабаном, коровенкой и деньги стал откладывать на книжку, так уж и в люди вышел? Нет, шалишь. В таких, как ты да зятек твой, ничего людского нет. Ворюги вы первостатейные, псы хозяйские…
Агапушков, пораженный, словно бы онемел. Но два полупьяных парня медленно двинулись на столяра. Замахнулся на него бутылкой и Антип. Бахчанов остановил руку своего былого "старшого".
— На свадьбе не дерутся, а пляшут и поют! — и он подошел к столяру. — Кузьма Павлович! Мне нужно сказать вам наедине одно слово.