Ничто, казалось, не предвещало грозных событий.
Но вот, точно из взорванных шлюзов, черными потоками хлынули из прилегающих улиц демонстранты. Среди студентов и курсисток были путиловцы, семянниковцы, обуховцы, а также рабочие других петербургских заводов. Люди мигом вытоптали посеревшие сугробы снега, затопили торцовую мостовую. И застопорившие свой бег конки как бы всплыли, точно пароходы, поднятые бурным половодьем.
Где-то в гуще рабочих вырвалась на волю запрещенная песня:
Ее подхватили люди, застрявшие на империале конок, гуськом выстроившихся от круглобокой Садовой до ржавых решеток Екатерининского канала. На ступенях колоннады Казанского собора появились ораторы-студенты. Бахчанов вместе с группой своих товарищей протолкался к памятнику Кутузову. Выдернул из-под своего пальто красное знамя, нацепил на заранее приготовленную железную трость и поднял. Затрепетал, защелкал на ветру над головами людей грозный символ восстаний и революций.
— Долой самодержавие! — крикнул Бахчанов, и людская масса подхватила этот клич. Она понесла его навстречу казакам, которые с гиком вырвались из ворот окружающих площадь домов и, злобно сверкая белками глаз, хлеща нагайками, врезались в толпу. Кони фыркали, топтали кричащих людей.
— Опомнитесь! Опричники! — кричали казакам избиваемые курсистки.
Приподнимаясь с седел, полупьяные всадники с остервенением хлестали без разбору и демонстрантов и прохожих. Бахчанов потерял в сутолоке своих фабричных друзей. Налетевший на него подъесаул сорвал знамя и выхватил из ножен шашку, но удар пришелся не по голове, а по мгновенно подставленной железной трости. И шашка и трость отлетели в сторону. Бахчанов схватил подъесаула за ногу, тот принялся полосовать его нагайкой. Уже вспорото было пальто, вспухли руки, сбита шапка, окровавлен лоб, но Бахчанов, извиваясь возле горячившейся лошади, все тянул казака за ногу, и сорванный с седла подъесаул покатился в снег. Бахчанов огляделся: охваченная ужасом толпа отступала за колонны, в собор, а невесть откуда взявшиеся городовые колотили людей тяжелыми дубинками. Снег окрасился кровью.
— Звери! Убийцы! — неслось отовсюду.
С большим трудом Бахчанов пробрался к колоннаде Казанского собора. Здесь он увидел, как городовой бил тоненькую курсистку. Бахчанов бросился на "фараона" и сшиб его под ноги толпы. Потеряв сознание, курсистка лежала у стены, и он поднял девушку на руки, боясь, чтобы ее не растоптали. Пробиться через площадь было невозможно. Пришлось унести девушку внутрь собора, где, как ни в чем не бывало, шла обедня, и демонстранты старались смешаться с молящимися. Ворваться в собор полиция не осмелилась. Бахчанов решил переждать бурю у ограды гробницы Кутузова…
Курсистка была совсем молоденькой, хрупкой, белолицей девушкой. Придя в себя, она не столько была огорчена ушибом головы, сколько поломкой пенсне, висевшего у нее на груди на шнурочке. Близоруко щурясь и гримасничая, точно собираясь заплакать, она беспомощно возмущалась "ужасным режимом".
Выбравшись из собора, Бахчанов нанял пролетку. Извозчик, ловя момент, запросил сумасшедшую цену. Но курсистка сказала Бахчанову, что "папа заплатит", и они поехали куда-то на Малую Посадскую. По дороге курсистка сообщила, что ее зовут Ниной Павловной и что отец ее — директор гимназии. Он большой либерал, и она очень хотела бы познакомить его с "передовым рабочим". Бахчанов и не думал идти напоказ к либералу, но беспомощное состояние девушки заставило его войти в квартиру. Здесь, среди кресел, покрытых белыми чехлами, старинных олеографий в полированных рамах и навощенного паркета, он испытывал смущение и стесненность.
Тучный, лысеющий человек в домашних туфлях перебирал за круглым столом многокрасочные эстампы.
— Вот, папа, мой спаситель! — воскликнула Нина Павловна, бесцеремонно таща Бахчанова за рукав. Толстяк вскочил как ужаленный. Что такое?! Дочь с" окровавленной щекой, с растрепанными волосами и какой-то парень в смазных сапогах и в распоротом пальто…
— Ниночка, бог с тобой! Да что случилось? — всплеснул руками старик и громко позвал жену. Вошла сухощавая чопорная дама с пышной прической из волосяных валиков. Зрелище, которое представилось ее глазам, заставило даму попятиться. Нина же, бравируя, как она выразилась, своим "боевым крещением", торопливо передавала события у Казанского, временами вставляя в свою речь французские фразы.
Бахчанов не знал, что ему здесь делать, но толстяк сердечно тряс ему руку, уверяя, что спасение его Нины ничем не отблагодаримо. В конце концов он разразился градом упреков по поводу "студенческой выходки". Нина горячо возражала, родители спорили с ней и ввязали в разговор Бахчанова. Он оправдывал демонстрантов. Директор гимназии пришел в раздражение. Она, эта учащаяся молодежь, еще экзаменов не сдала, а уже на государственную систему нападает. Абсурд!