Выбрать главу

мол, братцы, е-мое!

Земля у нас обильна,

но князи — все ворье.

Пусть лучше нас захватит

какой заморский гад:

зарплату князь не платит

четвертый год подряд.

Мы, братья, так и знайте,

давно не ели всласть.

Короче: Жрать давайте,

и забирайте власть.

Сказали Руги: "Братие!

Неужто ж не спасем?

Основы демократии

мы вам преподнесем.

Подкрасьте чуть заплаты,

да сделайте рентген.

А мы вас примем в НАТО,

Европу и Шенген"

А ихний главный, — Рюрик,

был очень даже рад:

"Я, я! Их бин, натюрлих,

ваш самый кровный брат!"

Как много приходило

с тех пор на Русь князьев:

и умных, и дебилов,

и мамок и зятьев.

Богатство про…зевали

народ изведал бед…

Зачем их только звали?

Порядка ж нет как нет!

Не от ума большого.

Но я здесь — не при чем.

Читайте же Толстого:

он знает, что-почем!

Путь к Йерусалиму

(1147–1149 г.)

«…европейская земля не в состоянии прокормить людей, поэтому для сохранения христианского населения необходимо завоевание богатых земель на Востоке.»

Папа Урбан 1095 г

Чутко спит, опившись готской крови

и Юстиниановой чумы

над Европой тьма средневековья.

Только серость жизни хуже тьмы.

В грезах губы кривятся жестоко.

щурятся голодные глаза.

Про богатства Юга и Востока

что-то шепчут в храмах образа.

Пыльно-серы старых гор отроги.

Время беспощадно и к горам.

Где-то здесь, в пустыне, бродят боги,

воя от тоски по вечерам.

Небо потемнело на восходе.

Ветер выметает прочь тепло.

Нет ни зла и ни добра в природе.

Каждый человек добро и зло.

Потерявший старые святыни,

собирая дух и веру в горсть…

Но не он пока король пустыни.

Даже не хозяин. Просто гость.

Чуждый, вредный, как в ноге заноза,

горестно судьбу свою кляня,

поджигает горсточку навоза

и спасает душу у огня.

Гнилью пахнет полотно на ране.

Путь един, но все желанья врозь.

Что же вам здесь нужно, христиане?

Почему ж вам дома не жилось?

Раны душ уже неисцелимы.

Благодать не взвесить, врёт безмен.

Крестоносцы шли к Йерусалиму.

Мир дрожал от жажды перемен.

Ррричард!!!

(1157–1199 г.)

Он был добрый охотник: сливаясь с конем

мог неделю идти по следам.

И готов был сражаться и ночью, и днем

ради чести, и славы, и дам.

Он сгорал, все вокруг опаляя огнем,

словно солнце в полуденный зной.

И сто тысяч баллад сочинили о нем,

а о братце его ни одной.

Пусть он шкуру с народа содрал не одну,

пусть кругом разоренье и боль,

пусть ушел на войну, обезглавив страну,

но прославлен, как добрый король.

А братишка его, принц по имени Джон,

остальным королям не в пример,

чтил порядок, закон. Но запомнился он

как хвастун, интриган, лицемер.

Подмастерье не пух с голодухи едва,

но, собрав три медяшки на эль,

повторял он слова про отважного льва,

что заезжий напел менестрель.

И английский крестьянин, простая душа,

представлял, наяву ли, во сне,

будто сам он несется, неверных круша,

по пустыне на ратном коне.

А узнав, что захвачен предателем в плен

тот, кто сек сарацин, как лозу,

возмущался йомен и ругался йомен,

в эль роняя густую слезу.

Ни один менестрель и не вспомнил о том

(проза жизни у них не в чести),

как налог собирали с йоменов кнутом,

чтоб за Ричарда выкуп внести.

Впрочем, Темза все так же спокойно течет,

и мудрейший, уж кто б он ни был,

хоть заплачь, не сечет что нужнее: расчет,

или к славе взывающий пыл.

Да что толку теперь в словопреньи пустом,

хоть до тысячи лет проживи?

И балладу, потом, я сложил не о том,

а сложил я ее о любви.

Был избалован Ричард веселой судьбой:

слухом полнилась звонким земля,

что, прекрасны собой, дамы громкой гурьбой

окружали всегда короля.

Лев был падок на баб, несдержѝм, словно чих,

и любил не детей, но процесс.

Он на сене крестьянок валял и купчих,

а на шелке — графинь и принцесс.