─ Но постойте же! ─ испугался тогда не за жизнь, за дело подследственный, ─ я хоть и дурачок в компьютерах, но помню отчетливо, как, после злого следователя, мы рассуждали с вашим коллегой на данный предмет в этих ваших компьютерных терминах. И пришли в выводу, что единичный актор все равно создает параллельную систему. А если не создает ─ как в данном случае, ─ значит он недееспособен! А чего бояться сильным мира сего недееспособных «попаданцев в прошлое»? Если вокруг них не создается параллельных систем, что они могут изменить в истории мира этого?
─ Кстати, сколько на прожила? Не стал ли Нельсон другом России? Задал предельно наивные вопросы возбудившийся заключенный.
─ Она прожила ровно столько, сколько записано в любой википедии, с сожалением, уже от дверей посмотрел на него куратор, ─ а, если б больше или меньше, то как бы мы сейчас узнали, что, до её заброски, в этих самых педиях было написано нечто другое? Так-то. В том и проблема. И нет. Нельсон не стал никем другим. Иногда я думаю, что, если бы он сжег, как Копенгаген, заодно и Питер, город бы отстроился быстро. Но, может, кого вашего предка убило бы. И не имел бы я сейчас этого геморроя: обдумывать как обставить ликвидацию в чем-то симпатичного мне старика!
─ Но ─ ладненько! ─ повторил невысокий сухонький полкаш в штатском любимое словцо, ─ побежал я готовить доклад о завершении Вашей темы. Пара дней у Вас есть, лаборатории в вашем распоряжении, можете поработать: хоть любимым делом заняться. Хоть намухлевать чего. Думаете, не знаем, кто научил дочурку так чисто казино «вскрывать»?
─ Правда!! Не я!
─ Верю-верю, она и сама у Вас сама умница-разумница. Вполне допускаю. Но не о том беспокоитесь, ─ дверь закрылась, залязгали затворы.
Тогда он еще продолжал некоторое время обижаться: почему полковник подумал, что он способен мухлевать? Никогда не занимался подтасовками! То есть в институте, да и на работе – сколько положено здравым смыслом, столько и мухлевал, порой талантливо. Но никогда ─ по своей Теме! …Только к ночи его осенило – ему, несомненно, с какими-то своими планами и личными интересами, ─ явлено чудо, старший по его теме гэбэшник бросил ему спасательную ниточку. А он мог её нарастить до толщины троса! В обидном слове «мухлевать» таился многозначительный ключ.
Он, честно, даже не думал тогда, что жизнь спасает. Именно идея творческих подтасовок строгих рядов результатов экспериментов захватила его творчески: он перебудил всех лейтенантиков, работающих на компьютерах (сам подследственный настолько не понимал этих счетных приборов, что ФСО снабдило его не только секретной лабораторией, но и верными присяге лаборантами), самолично переправил несколько формул. К утру таинственным образом оказалось, что почти для каждого умершего открывался путь в прошлое, ─ но этот путь вел в альтернативные, точней уж сказать, «конгруэнтные» миры. Неуютные для ФСО семьдесят пять процентов превратились в девяносто девять и пятнадцать сотых! Почти никакого риска проснуться утром и узнать, что, использовав огнеметы и послезнание расположения отряда вестготов с их принцем, Атилла победил на Каталуанских полях и с тех пор объединенная Европа так ни разу и не распалась, ─ со столицей в середине Венгрии.
─ С Вами можно иметь дело, ─ протянул тот же полковник через стуки, ─ что ж, сегодня, если у меня выгорит, и мой доклад одобрят, смело сможете впредь отмечать второй день рождения.
И, чтоб сгладить, пошутил:
─ В заместители ко мне пошли бы?
Как выяснилось всего через десять лет бурных перемен, ─ не шутил.
+ +
Шелестящий хрип не срывался с губ, а уходил куда-то внутрь, обратно в горло. Звука не разобрать, кроме «шнешщнашщдо щело ечщщень або…»
─ Не надо Зелота! Сама проверь: печень работает? – привычно прочла Дарина слова умирающего на мониторе. Его хрип не был ей неприятен, но разобрать всё равно было ничего нельзя, а в дыхании отца прорывался чуждый ─ и тем отвратительный – резкий кислый запах.
Читать по губам она не умела, ─ зачем лишний раз смотреть на умирающего, если от голосовых связок тянутся проводки к такому замечательному прибору. Вид длинного ─ отец был высок ростом и не желал расти вниз даже и после девяноста лет, ─ скелета с почти истаявшей, полупрозрачной белесоватой кожей, её не пугал, не вызывал отвращения. Хуже: заставлял мыслить. Похерив плоды образования, на котором настояли и отец, и заокеанская мамаша, Дарина всю жизнь была игроком: смерть в её тайную теорию игр не вписывалась. Несмотря ни на какие армейские гусарские побасенки, со смертью играть нельзя. Ты можешь вскакивать на бруствер, бежать на пулеметы или всю жизнь пролежать в бункере в кислородной ванной, питаясь исключительно мало и по науке, ─ но это всего лишь элементы твоей игры. А с тобой не играют! Обдино? Смерть заставит тебя споткнуться, на бруствер ляжет твой лучший друг, а к тебе самому она зайдет куда как позже ─ к одинокому паралитику, загнивающему в собственных испражнениях. А в твою понтовую кислородную ванну из чистого целительного серебра упадет солнечный лучик, прошедший сквозь бронестекло, как сквозь лупу. Или просто уборщик сплюнет СПИДом каким.