X
Когда они чуть ли не последними вышли из Усольского клуба, только что битком набитого людьми, Лариска, глянув на ручные часики, тихо ахнула:
— Ой, уж тридцать пять двенадцатого!
Вытирая скомканным платком шею, Олег спросил себя: «Как же мы теперь в Актуши… на одиннадцатом номере? А?»
В Усолье они прикатили на случайно подвернувшемся грузовичке. А вот обратно… Олег оглядел пустынно сумрачную площадь. Лишь напротив у продовольственно-промтоварного магазина, такого по-городскому шикарного, с огромными витринами из сплошного стекла, тускло горел фонарь, освещая вокруг себя пыльную, полупритоптанную траву в пятнах мазута.
В разные стороны торопливо расходились последние парочки. С завистью провожая взглядом убегавших в обнимку мальчишку и девчонку, Олег снова подумал: «Эх, и барбос же я… ну, зачем потащил за собой Лариску?»
Тут-то и подкатил к ним лихим чертом Ленька Шитков на своем трескучем мопеде! С ветерком подкатил, каналья, обдавая и Лариску и Олега пыльцой — отволглой, пропахшей прогорклым полынком.
— Честной компании приветик! — бодро поздоровался Ленька. — Персональную «чайку» ждем или надеемся такси заарканить? Предполагаю, годков эдак через десяток они, возможно, и появятся в нашей местности. Я имею в виду такси. А сейчас, — Ленька развел руками, как бы прося извинения, — а сейчас, к сожалению… Как сказал Маяковский: «Наша планета для веселья мало оборудована».
И он глупо и самодовольно рассмеялся, рассмеялся прямо в лицо помрачневшему Олегу.
Лариска обрадованно сказала:
— Лень, а мы тебя не видели… ты в каком ряду сидел?
Опять разводя руками, Ленька нахально хихикнул:
— Так вы же на пару! Разве тут узришь земляка!
— А ты один? — спросила чуть удивленно Лариска, переступая с ноги на ногу (ох, уж эти туфельки на гвоздиках!).
— Как видите… «Белеет парус одинокий в туманном море голубом».
— Не ври. У поэта сказано: «в тумане моря голубом», — проговорил Олег. — Что это ты стихами сыплешь? Уж не задумал ли в поэты податься?
Легонько потянув Олега за рукав пиджака, Лариска спросила, улыбаясь поощрительно:
— А ты, Леня, правда стихи пишешь?
Изображая из себя скромника, Ленька потупился, поводя ладонью по рулю мопеда.
— Пацаненком когда был… а сейчас… разве что изредка. Все дела, да случаи…
«Ах, ты, шут гороховый! — вознегодовал про себя Олег. — Ты же одни тройки по русскому и литературе получал. И никакого поэтического дара никогда и никто за тобой днем с огнем не замечал! Это ты перед Лариской павлиний хвост распускаешь!»
И он снова сдержался. Но решил положить конец вздорному Ленькиному бахвальству. Сказал:
— Между прочим, Леонид, поэт, которого ты только что переврал, написал… заметь — персонально о тебе… хочешь прочту?
Не дожидаясь согласия прикусившего язык Леньки, нарочно сурово и мрачно Олег изрек:
— А, черт, запамятовал, как дальше, — выругался Олег. И, помолчав спросил: — Ты, поэт, Лариску прихватишь? А я пешочком…
— Нет, я не поеду, — перебивая Олега, поспешно сказала Лариска. — Я тоже пешком.
— Это на шпилечках-то девять километров? — Олег посмотрел девушке в глаза и, смягчившись, осторожно добавил: — Ты обо мне не думай. Мне что девять, что пятнадцать… Я на своих ходулях быстрехонько вслед за вами притопаю.
Просиявший Ленька петухом прокукарекал:
— Да я отомчу Лариску и за тобой… Для моего коня пара пустяков…
— Нет и нет! — уже решительнее отрезала Лариска. — Я просто хочу прогуляться. Поезжай, Ленечка, не томи себя.
Не говоря больше ни слова, Ленька надвинул на белесенькие, неприметные бровки беретик и сразу с места взял предельную скорость.
В ночной тиши заснувшего села мопед его, остервенело треща, пронесся с ревом реактивного истребителя сначала по главной улице, потом свернул в переулок к складу нефтепромысла. И даже когда мопед вырвался на просторное шоссе приречной поймы и все так же бешено понесся в сторону Актушей, Олег и Лариска еще долго слышали его клокочуще-злое, захлебывающееся бормотанье.
До околицы они прошагали молча. То и дело дорогу им перебегали бездомные кошки. Можно было подумать, что в Усолье открыли кошачий питомник. А когда вышли на безлюдное шоссе, тянувшееся в сторону Ульяновска, в дневное время всегда оживленное и шумное, Лариска сказала: