— Ничуть и не страшный, это тебе просто так… почудилось, — успокоил Олег, снова опускаясь рядом с девушкой. Ему показалось, что Лариска дрожит. Он снял пиджак и заботливо укрыл девушку.
— Спасибо, — кивнула она.
Набежавший откуда-то ветришко прошелся ощупью по сосновым веткам, и на Олега с Лариской повеяло сухим смолистым теплом.
Не то филин, не то другая какая-то птица, пролетев мимо, отвесно упала в мглистую темь низины. Некоторое время над Петрушиным колком, задевая вершины деревьев, пасся молодой худосочный месяц. Он скрылся так же неприметно, как и появился. И немотно тихая — не светлая, и не темная — июньская ночка, поражавшая своей неземной прозрачностью, боясь скорого рассвета, щедро оделила луга тяжелой, как ртуть, росой.
Вероятно, помимо воли задремавшая, Лариска прислонилась плечом к Олегову плечу, и он старался не шевелиться, чтобы не спугнуть ее легкого сна. Но, оказалось, она и не думала спать. В то время, когда у Олега тоже стали слипаться веки, Лариска со вздохом сказала:
— Этой девчонке позавидуешь. Не у всякого найдется такая воля!
И, отстраняясь от Олега, она посмотрела на него с застенчивой, еле приметной улыбкой.
Приходя в себя, Олег тоже обернулся к Лариске. И еле удержался от искушения осторожно погладить ее по щеке — такой упругой и такой прохладной.
— Представить даже немыслимо: обречь себя на четырнадцатилетнее ожидание, — продолжала, помолчав, Лариска, все так же негромко, почти шепотом. — А тот, второй парень, он был даже больше по душе Маре, но она все-таки не нарушила своего слова, не изменила Бубе.
«Да ведь это она о давешней картине», — догадался наконец-то Олег. И уж совсем очнувшись от властно одолевавшего его сна, сказал тоже с улыбкой:
— А я бы на ее месте за того… за печатника вышел замуж.
— Ну, как ты можешь такое сказать! — горячо воскликнула Лариска. — Разве Бубе тогда бы перенес тюрьму?.. Нет, Олег, я… я завидую Маре. Эта ее верность… верность во что бы то ни стало, наперекор жестокой жизни… такой верности многим нашим девчонкам надо бы поучиться!
Вздохнув, она добавила, легонько касаясь Олеговой руки:
— Спасибо тебе. Одна я бы не собралась в Усолье. Да я и не слышала ничего об этой картине.
Олег ответно потянулся к Лариске, намереваясь обнять ее, но она остановила его беззащитным, молящим голосом:
— Не надо… не надо, Олег. Мне и так хорошо.
И он сдержался. Он только с недоумением спросил себя: «Ну, не странно ли? Почему я перед этой девчонкой робею? С другими никогда таким не был, а перед Лариской…»
Подавил в себе вздох и еще подумал: «Какая она другая, не похожая ни на кого, даже на Соньку. Родные сестры, а совсем-совсем разные!»
Ему стало стыдно, нестерпимо стыдно, будто Лариска могла угадать его мысли. В трепетно светлые ночи, какие бывают на Волге в июне, влюбленные часто читают мысли друг друга по глазам.
В притихших, как бы омертвелых на время прибрежных зарослях краснотала вдруг кто-то защелкал, защелкал торопливо, как бы спохватясь: тю-тю-тю… тюи-тюи-тюи!
— Соловей, — прошептала Лариска.
И вдруг ожил не только кустарник, ожили и луга, и дальний Петрушин колок, и горные кряжи в дымке. Вся чуткая, дремавшая доселе природа встрепенулась, обретая слух.
А певец помолчал, да как во всю силушку хлестанул раскатисто да на перещелк!
— Эге-е! — присвистнул удивленно Олег.
Опять помолчал голосистый, словно цену себе набивал. И снова поразил и Олега и Лариску: такие перезвоны рассыпал, что и ушам не верилось.
Порой казалось: соловей достает со дна Светлужки мелкие, обкатанные голышики. Звенят, падая в речку, прозрачные капельки, перекатываются камешки. Но вот надоели ему голыши, и он с размаху бросает их в омут, и звенят колокольцы… Да только ли над Светлужкой слышна эта непередаваемо чистая звень?
— А вон еще, — прошептала обрадованно Лариска. — Слышишь, Олег? Другой выводит трель… Ой, боже, ну как хорошо! Скоро по всей Светлужке соловьи защелкают. Наверно, другой такой речки нет, как наша. Ее надо бы Соловьиной назвать.
Олег глянул на Лариску, и она улыбнулась ему. Улыбнулась, вытирая рукой нависшие на ресницах слезинки.
XI
Не зря, видимо, говорят, что счастье от несчастья недалеко ходит. Вся последняя неделя июня — тихая, кроткая, с пугающе светлыми ночами, пролетела для Олега, как один день.
Чуть ли не каждый вечер встречались они с Лариской. Исколесили все окрест вдоль и поперек. А однажды засиделись на Ермаковом обрыве у Светлужки до рассвета.