После памятного вечера, когда Лариска наотрез отказалась ехать с Олегом в Ставрополь на концерт польских артистов, он чуть ли не каждый вечер кружил по Заречью, бренча на гитаре, все надеясь на встречу со строптивой девчонкой. Но она, затворница, не показывалась на улице. Ларискины подружки не без лукавства шептали мрачному Олегу: «Сохнет, бедняжка, над учебниками. А завлекательный усатик по два раза в день носит ей толстые книжищи». «Ты уж, Олежка, потерпи, — подтрунивали над ним насмешницы. — Должны же Лариске наскучить ученые книжки? Тогда и появляйся в нашем курмыше со своей семиструнной. Авось и сбежит Лариска от усатика!»
Много раз собирался Олег проучить как следует нахального фельдшера, чтобы отбить у него охоту бегать к Лариске, да все руки не поднимались. Боялся Лариски. Боялся, как бы после этого мордобоя девчонка не отвернулась от него навсегда.
Олег так глубоко задумался, что не сразу увидел показавшийся из лощины, со стороны Сызрани, грузовик с прицепом. Машина свернула на убегающее в сторону Актушей шоссе, когда Олег, очнувшись, вскочил, замахал шоферу рукой. Но тот и не подумал останавливаться. Высунув из кабины красную пухлощекую рожу, он лишь ощерился, оголяя до ушей слепяще белые зубы.
«Ах ты, молекула несознательная!» — выругался про себя Олег и бросился вслед за машиной, уже скрывшейся в клубах пыли.
На последнем издыхании вцепился он мертвой хваткой в хлябающий борт прицепа. С минуту, наверно, висел Олег на руках, собираясь с силами. Но вот перекинута через борт правая нога, а вот он и сам повалился грузным снопом в кузов на мешки с мукой.
Отдышавшись, Олег поудобнее устроился на самом верхнем мешке. Глядя на буйное море наливавшей колос пшеницы, желтеющей знойно и ослепительно, он запел. Без слов была эта тягучая, прямо-таки калмыцкая, песня тоски и отчаянья…
До Актушей оставалось километров семь, не больше, когда грузовик повернул вправо, к нефтепромыслу. Спрыгнув на повороте, Олег помахал шоферу ногой. А отряхнув брюки от прилипчивой мучной пыли, зашагал бодро в сторону Актушинского бора.
Не прошел Олег и двухсот метров, как его догнал на двухколесной повозке кузнец дядя Кирилл. Остановив каурую кобыленку, кузнец молча кивнул Олегу: «Садись, места хватит!»
— Откуда, дядя Кирилл? — спросил Олег, усаживаясь рядом с кузнецом на охапку сочной хрусткой травы. Он, признаться, не ждал ответа.
Но дядя Кирилл, к изумлению Олега, прикурив от зажигалки погасшую самокрутку, коротко обронил:
— От Юркова. — Почмокав губами, добавил: — Н-но, сухолядая!
Кобыла покорно затрусила, куцым хвостом отмахиваясь от надоедливых слепней.
— А что там у Митюхи? — не унимался Олег. — Поломка какая-нибудь?
Кузнец взмахнул поцарапанной рукой в черных точках от въевшегося масла.
— Теперь исправно тарахтит!
Два пальца на руке дяди Кирилла были обмотаны изоляционной лентой.
— Давно… эх, и давно ж я не виделся с Митюхой! — подумал покаянно Олег, — Непременно завтра сбегаю к нему на стан. Авось пустит на трактор проветриться… пока никого из посторонних поблизости нет. А то руки… руки у меня совсем истосковались по работе».
Как бы стыдясь кузнеца, он зажал между ног свои руки — большие, шишкастые, такие сейчас непривычно белые. Белые и мягкие.
Горы на горизонте росли, ширились, принимая все более четкие очертания. Лишь только самые дальние хребты все еще пронзительно синели. Выраставшие же прямо перед глазами утес за утесом все время меняли краски. Вначале горы густо лиловели, когда же слева показалась вышка-раскоряка на холме Усладинского кордона, склоны отрогов стали отливать малахитом, а обнаженные кручи вершин слабо заалели.
«Иные чудаки в отпуск непременно в Крым али на Кавказ отправляются, — усмехнулся про себя Олег, глядя поверх лошадиной головы на Жигули, — а нашей, тутошней, красоты не видят. Смехота, да и только!»
И сердце у него вдруг переполнилось такой необъяснимой окрыляющей радостью, что захотелось или обнять всю эту родную с пеленок землю, или загорланить старинную — самую любимую песню матери, песню удалую, разбойничью:
…Олег первым заметил сероватое облачко на дороге. Облачко круглилось, росло, точно снежный ком.
— Грузовик катит, — сказал Олег, не поворачивай головы к дяде Кириллу, скрутившему себе новую цигарку.