Померла Василина днем. И померла как-то буднично. Утром встала, выпила с дочкой Катери╛ной чаю. Посидела, по обыкновению, на диване. Потом легла и затихла. Катерина даже не заметила, когда Василина померла. Позвала: "Мамк, что будешь обедать?" Не получив ответа, через некоторое время по╛дошла разбудить, а мать холодная. Катерина зажала ладонью рот и ти╛хо охнула: "Ой, да что же это!" и вдруг заскулила по-собачьи, за╛причитала и вместо своих обид на мать почувствовала внезапный стыд от того, что сама обижала ее окриком, напрасной придиркой или выго╛вором за пустяк. Уже и самой Катерине было за пятьдесят, и мыслью она свык╛лась, примирилась со скорой материной кончиной и, чего скрывать, в сердцах грешила иной раз в мыслях, желая скорой смерти Василины, - грелась, змеюкой свернувшись в душе, такая надежда, - а теперь горе бы╛ло неподдельное, и сердце разрывалось от безысходной тоски. И Катерина впадала в полуобморочное состояние и плохо соображала, не зная, куда бежать и что делать дальше.
Обмывали и прибирали покойную старухи-соседки. У Василины лет пятнадцать как все было на смерть собрано, и она при жизни любила перебирать и перекладывать единственное свое богатство: новое сати╛новое платье, полотняную нижнюю рубаху, ситцевый платок, тюль, туфли, наволочку, ленту для рук и ног, чтобы не расходились - все новое, ни разу не надеванное.
Теперь Василина тихо лежала в тюлевом гнезде, прямая и торжест╛венная. На лице застыло безмятежное спокойствие, и проваленный рот тронуло подобие улыбки, будто она, освободившись от мирской суеты, достигла, наконец, желаемого счастья. Глаза впали, и затененные глазницы казались неестественно глубокими, заострившийся нос смотрел в потолок, а кости обтянутых пергаментной кожей рук лежали, сложенные на груди, и, выполняя последний работу, держали зажженную тонкую свечу, которая сливалась с руками и, казалось, была восковым их про╛должением.
- Деньги на похороны собирали по частям. Сотню заняла Катерина, семьдесят рублей дала Антонина, сто дал Егор.
Сын, Николай, снял с книжки двести пятьдесят рублей, но был недоволен, ходил хмурый, молча сопел, гася раздражение, и все же не вытерпел и выговорил сестрам, упрекнул за то, что дали мало денег, а дома выплеснул обиду, жалуясь жене:
- Чурки, чертовы! Когда ни коснись - все денег нет. А на водку мужикам находят. Федька, тот вообще спился.
- Да почти каждый день захлестывает, - поддакнула жена.
- Ну ладно Катерина, та с мужиком не расписана. Лешка хочет-придет, хочет-уйдет. Считай, что одна. Эту жалко. А эта. Даром, что сестры. ... Николай устрой, Николай дай. Что я, обязан, что ли?
Антонину попреки брата задели за живое. Она пошла красными пятнами и злобно зашипела на Николая:
- Где я возьму? У меня три девки. И жрать, и одевать надо! Что мне, с неба рубли валятся? Сколько могла, столько и дала.
А Катерине сказала:
- Ничего не сделается. Пусть мошной потрясет. Как сыр в масле катается. Сам по триста рублей получает, и Зинка в магазине ра╛ботает.
Антонина промокала глаза платком. А Катерине при мертвой ма╛тери разговор был неприятен, и она отмолчалась.
Николаю пришлось помотаться. Он заказывал гроб, торговался с могильщиками, ездил в магазин ритуальных услуг за венками, закупал водку и продукты. Его старшинство безоговорочно признавалось родст╛венниками, он покрикивал на сестер, готовивших поминальный ужин, распоряжался, с ним советовались по разным вопросам, связанным с похоронами и столом.
С кладбищем чуть было не вышла промашка. Хотели похоронить, как просила Василина, рядом с мужем Тимофеем на Крестительском кладбище. Но родственникам сразу отказали по той причине, что кладбище переполнено, а на памятнике мужу стерта надпись. Николай заметался. Бросился туда, сюда. В нотариальной конторе даже попы╛тался делопроизводительнице сунуть четвертной, но та, скосив гла╛за на сослуживицу за соседним столом, вдруг заорала ненормальным голосом:
- Как вы смеете? Да за это знаете что? ... Уберите немедленно.
И, упиваясь своей честностью, вдруг надулась индюшкой и завертела головой во все стороны, словно проверяя реакцию на свой героичес╛кий поступок, хотя в комнате, кроме одной сослуживицы, больше никого не было.
"Чтоб тебе пусто было", - ругнулся про себя Николай, поспешно пряча деньги в карман.
Сунулись на новое кладбище. У черта на куличках - это ладно. Так ни кустика ведь, ни деревца. И ровные, как кровати в солдатских казармах, ряды могил - без оград, одна в одну. "Как огурчики", - довольно хохотнул невесть откуда взявшийся могильщик. От него несло сивухой, свекольное лицо светилось неумест╛ной веселостью.
- Где будем копать, хозяин? - поинтересовался он и слегка качнулся.
Катерина заголосила впричет:
- Не будет ей, родненькой, тут покоя ...
Николай и сам скис лимонно от этого какого-то не русского порядка.
- Чисто немцев хоронят каких. Да что мы, в самом деле-то, не русские что-ли? Без ограды, без скамейки...
Полдня просидел в горисполкоме в очереди, и вышел, облегченно вздохнув, - добился. Надпись была в самом деле стерта, но сохранил╛ся инвентарный номер, по нему нашли фамилию, а `места рядом запас был: ограда стояла просторная.
Хоронили Василину с попом. Когда стали выносить из квартиры, Зинка ударилась голосить. Бабки-соседки сразу подхватили ее под руки, будто только того и ждали. Антонина с Катериной сдержанно шмыгали носами. Николай размазывал слезы по щекам, и его некрасивое лицо становилось почти уродливым от оскала неровных зубов и обна╛женных десен.
Рыжеволосый батюшка, отец Афанасий, с круглым брюшком, барабанно натягивавшим рясу, привычной скороговоркой в нос проговаривал заупокойную молитву, глотая при этом не только концы слов, но и целые слова, завораживая, однако, красотой старославянского стиха: "Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Сам один еси Безссмерт╛ный, сотворивый и создавый человека, земнии убо от земли создахомся в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси, Создавый мя, и рекий ми: яко земля еси, и в землю отъидеши, а може вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя".
Ухоженное, сытое лицо его скучало от обыденности. Певчие, мо╛лодые женщины, все будто на одно лицо, слаженно подпевали в три голоса тонкими церковными голосами. Дело свое они знали туго, ус╛певали деловито о чем-то перешептаться, пока свое гнусавил батюшка, и во-время вступить в нужном месте.
Родственников и провожающих в церковь набилось неожиданно много. От легкого подвального холодка плясали огоньки свечей, густо пахло ладаном, и святые угрюмо смотрели со стен на панихиду.
Регентша стала отбирать и гасить свечки. Певчие пропели три раза "аллилуйя", и установилась тишина.
- Попрощаемся с покойницей! - речитативом пропел батюшка, и было в его красивом баритоне что-то оперное.
- Сначала близкие.
Первым подошел Николай. Он поцеловал мать в губы и не отошел, а стал вдруг всматриваться в желтое лицо, стараясь запомнить каждую черту. Лицо его при этом мученически исказилось и опять, словно в судороге, застыло в уродливой гримасе.
Потом подошла Катерина. Она просто приложилась к губам покой╛ницы, поправила тюль в головах и отошла с окаменевшим лицом.
Зинка с Антониной тоже целовали мать в губы и тоже вглядыва╛лись в нее, слезливо дергая веками.