– Ну и? Где сейчас эта таблетка?
– Не гони лошадей, капитан. Деваха говорит, что схавала ту таблетку. Так, по её словам, её так гребануло, что «гера» отдыхает.
– В смысле?
– В смысле, вставило! Говорила, наркота была запредельная. Думаю, чешет… Херня это всё! Bсе мозги проколола…
– Почему херня? – Иващенко насторожился.
– Хм, говорила, что гребло по интиму. Трахаться так хотелось, что чуть на брата не кидалась. Байка, да и только.
– Да, байка, – в задумчивости протянул Иващенко, почёсывая себе затылок. – Где она живёт? – вдруг спросил он.
– Э! Мы так не договаривались, начальник. Ты что, меня подставить хочешь?
– Да разве я могу? Ты мне ещё живой и невредимый нужен, – улыбнулся капитан. – Не дрейфь, я к ней с обыском вваливаться не буду. Кое-что проверю – и всё. Ты же меня знаешь. Если говорю, то так и будет. Давай, выкладывай.
– Ухтомского, семь.
– Кстати, а почему ты сказал, что порешили?
– Это не я сказал. Это она так мне нашептала, – поправил Прыщ.
– Ну, хорошо, она сказала. Почему? Ведь мы установили, что это передоз?
– Говорит, что тем вечером она была в той хате. Соседка якобы позвала на «парти».
– Куда?
– Тёмный ты человек, Леонид Степанович, на праздник то есть. Это на заграничном молодёжь так выражается.
Иващенко поднял глаза к верху и вздохнул.
– Так вот. Они там куролесили. Пили, курили, отдыхали, короче говоря…
– «Партию» делали, правильно я понимаю заграничный?
– Абсолютно! … А потом, когда соседи начали в двери ломиться, разошлись по домам. Эта чикса не…
– А у чиксы имя есть? – вдруг спросил Иващенко.
– Лиля, что ли… Её Ножка называют.
– Почему?
– Потому что в ногу всегда колется, чтобы руки не портить. На чём я этого… остановился?... А, да! Лилька эта не пошла домой. Мало им было. Они с одним нариком догнаться решили. Кент её самогон из дому стырил, и они на площадке под деревом, недалеко от дома, определились. Так вот, они потом видели, как в подъезд мужик заходил.
– Мужик? Ну и что? Мало ли кто ходит.
– Говорит, что в их подъезде такие на живут, раньше она его никогда не видела.
– А то она его с перепою издалека разглядела?
– Нет. Она не разглядела, а её кент хорошо его срисовал.
– Что именно? – торопил его капитан.
– Сказал, что фраер упакован по последней моде. И назвал его педиком.
– Почему?
– А этого я не знаю. И чикса без понятия. Он…
– Где живёт этот кент? – оборвал Прыща Иващенко.
– Уже нигде, – хмыкнул тот. – Пропал дружок Лилькин.
– Когда?
– После того вечера она его больше не видела.
– На розыск подавали?
– Кто там! Семья алконавтов! Они, видно, и не заметили, что сынка не стало.
– Подожди. Ты говоришь, он его видел. Так он же тоже бухой был?
– У них спичек не было. Пацан и пошёл попросить у мужика. А, да, тот шёл и курил, потому они и хотели у него спички стрельнуть. Лилька говорит, странно всё это…
– Погоди! Он курил?! Что? Её кент сказал, что он курил? – быстро заговорил Иващенко.
– Не знаю я… Ты, капитан, совсем на сигаретах повернулся. Устал ты малёхо, тебе бы отдохнуть.
Иващенко вспомнил, как совсем недавно он те же самые слова говорил Чижову, и ему стало не по себе. «Может, прав Прыщ. Может, у них всеобщее помешательство под названием «Еve». Паранойя. Помутнение.
– Мне, Алексей Петрович, одно не понятно! Почему эта твоя Ножка милиции о своих подозрениях не рассказала?
– Она же не дура! Что тут непонятного? Побоялась за дружком отправиться.
– А вместо того, чтобы остепениться, она на иглу села? Это – не дура?! Ладно, Алексей Петрович, спасибо. Как понадобишься, я тебе свисну… Нет, погоди, – остановил он Прыща. – Что ты знаешь о дяде Жоре? Кто его нашим слил?
– Ты у своих и спроси. – хитро улыбнулся доносчик.
– Не груби… Кто всё-таки?
– Жора – старый «чернокопатель». Мины, бомбы, пистолеты, оставшиеся от второй мировой, из земли выкапывал. Жил себе, никого не трогал. Археологические открытия совершал человек. Говорят, даже с музеем делился.