и не знать! И что это – «всё»?» Следователь быстро прочел всю статью, скомкал газету и бросил на пол. Опрокинул голову назад и прикрыл глаза рукой. Он пытался расслабиться, представить что-то приятное, далекое от страшной действительности, но у него не получалось. Перед глазами то и дело возникал образ Меченого, недавние лица задержанных, плачущая женщина. Мелькали утопически-слащавые заголовки журналов и газет, прыгали буквы, кружились слова. Он не мог понять, как такое может быть: две страницы печатного текста, а вспомнить нечего. Вот уже три года он, человек образованный, с немалым жизненным опытом, наблюдает за странным, можно сказать, магическим феноменом. Горбачёв вещает с трибун и экранов какую-то абракадабру – и все, как сумасшедшие, восхищаются и цитируют. Неужели словесный понос заразен? Полюбившийся народу «процесс пошёл» просто взрывает мозг! Какой процесс?! Куда пошёл?! Куда этот человек со своими прогрессивными идеями, сформулированными в длинные пространные тирады, может их привести? Это уже не Петровское окно в Европу. Тут попахивает «дверью на Запад». Только выйдя раз, обратно не вернёшься. И самое невероятное – народу нравится этот балаган. Опьянённый свободой слова и морали, он пустился во все тяжкие. Страшно подумать – проституция совершенно спокойно воспринимается как работа ради больших денег. Это уже не стыдно, а скорее престижно, круто. Рубит такая тёлка капусту, сытая и равнодушная. Зачем ей думать о морали? Какого лешего учиться, грызть гранит науки, недоедать, недосыпать, если можно легко «заработать», отобрать, украсть, присвоить? Как-то свободу слова неправильно растолковали. Свобода – значит, нет ограничений. А как же закон? Ни одно государство не может существовать без него. Но ведь закон – это и есть система ограничений. Как же быть?! Получается, что можно безнаказанно обхаять и закон, и лиц, его представляющих, – и тебе ничего за это не будет? Что тогда делать законодательству и его служителям? Как себя вести? Чем защищаться? На кой нужна такая демократия?... Демократия должна победить! Кого и зачем? Что мы знаем о демократии, чтобы довериться ей? Если оглянуться на сто-двести лет назад, то ясно видно, что общественный строй к качеству жизни не имеет никакого отношения. Будь то коммунизм, социализм, демократия – в стране всегда будут бедные и богатые. На тех, кто при власти, вся эта политическая фигня не распространяется. Это выдумки политологов, правительства и богатых сволочей, которые правят миром. Горбатый взял на себя миссию спасителя от застоя. Хотя, слушая его, умный человек сразу заметит, что «вождь» живёт в мире своих иллюзий и выстраивает свои действия согласно им, а не объективно существующей реальности. Как новоявленный Моисей, он ведёт страну на поиски счастливой жизни. А что, если он не Моисей, a Сусанин Ванька? Что-то очень витиеваты его речи. И дорога, по его словам, будет короткой и безболезненной. Не бывает такого, Миша, не бывает! В народе даже анекдот появился: «Мы будем жить хорошо, но недолго». Леонид Степанович грустно улыбнулся. Весь последний год он жил с каким-то странным ощущением тревоги. Его новое душевное состояние подкреплялось чувством вины перед женой, с каждым днём становившимся всё ощутимее. Не хотелось идти домой, подыгрывать хлопочущей супруге в спектакле под названием «Идеальная семья». Он не понимал, как ей удавалось абстрагироваться от его измен, а самое главное, от нелюбви к ней. Наоборот, казалось, что эта ситуация её забавляет. Она как будто мстила ему кротостью, пониманием и молчаливым прощением. Прощала раньше, простила сейчас и будет прощать столько, сколько понадобится. Было ясно – просто так она его не отпустит. Нет, он любил её тоже, но не так, как она того заслуживала. Он видел и ценил в ней мать, хозяйку, но как женщина она давно ему была не интересна. Сначала мужчина пытался ориентировать себя на семейные ценности. Но мужская природа взяла своё. Он встретил другую женщину и ушел в новые отношения с головой. Надежда Владимировна, мать Луки, была для него отдушиной, громоотводом от той тревоги, которая поселилась в душе. Может, благодаря той самой свободе пересуды и сплетни вокруг их треугольника были настолько колоритно-пикантными, что ему самому бывало ужасно стыдно. Но время шло, история приелась, исчерпала себя. И о ней забыли. Если бы такое случилось десять лет назад, ему бы «его любовь» обошлась увольнением с работы, а то и лишением партбилета. Но теперь – свобода! Ему ли на неё обижаться? А он сидит в затхлом кабинете и сопли жуёт. Ему бы Горбачёву спасибо сказать, а он что-то выискивает, анализирует, придирается. Всё от того, что Леонид Степанович воспитывался в советской системе. Он гордился этим и не скрывал, что был счастлив во времена застоя. Тогда было всё ясно и понятно. Oн точно знал, чего ждать от жизни и каким будет его будущее. Знал, что можно, а чего нельзя. Были ценности и принципы, с которыми он находился в согласии, как сейчас стало принято говорить, в гармонии. Поэтому «нахлынувшая любовь» каждодневно разъедала его изнутри и топила в непомерном чувстве вины. Неужели это новое время позволило ему так морально разложиться? Он, человек старой закалки, так быстро принял правила новой игры? Не прячется ни перед людьми, ни перед женой, ни перед детьми. Живёт в каком-то новом фальшивом мире, где каждый играет по своим правилам. Фальшивые взгляды, отношения, дружба, работа, их жизнь с женой. И только его новое чувство казалось таким нормальным, реальным и осязаемым, что отказаться от него даже во имя своих принципов он не мог. Но кому интересна его личная трагедия? «В миру» их ситуация воспринималась более просто и называлась обычным словом – прелюбодеяние. Для всех он был кобель, гулящий и бессовестный. Хотя с недавнего времени ему было наплевать на общественное мнение, тем более, что оно в большей степени зависело от женской половины общества, которая была на удивление солидарна. Единственное, что его волновало и очень расстраивало, это отношение Сергея к его присутствию в их семье. Вернее, неприятие парнем сложившейся ситуации, которое выражалось в подростковом протесте. Сергей всячески показывал, что презирает любовное увлечение матери и осуждает её. Нет, он не дерзил, не высказывался. Он просто молчал, пуская ненавистные взгляды из-под опущенных ресниц. Стоило следователю появиться на пороге, как он тут же обувался, брал свой планшет и под причитания матери уходил на улицу. Леонид Степанович пытался объяснить Сергею, что ни в коем случае не хочет заменить ему отца, а иметь ещё одного хорошего друга ему очень бы хотелось. Мальчишка ехидно улыбался и говорил, что, сначала ему не мешало бы подружиться со своими детьми и супругой, которых oн предаете второй год. Немного позже мужчина узнал, что Лука уверен - мать встречается с милиционером, потому что хочет, чтобы тот избавил сына от армии, точнее, отмазал от Афганистана. У майора защемило сердце. Надежда ещё ни разу его не просила об этом. А возраст её сына стремительно приближался к призывному. Ей и не стоит этого делать, потому что Леонид Степанович в любом случае приложит максимум усилий, чтобы мальчишка не попал в горячие точки. Он не принимал этой войны, навязанной политиками и гуманистами, за амбиции которых расплачивались чьи-то дети, достаточно насмотрелся на заплаканных матерей, цинковые гробы и искалеченные судьбы. Совершенно естественно, что он не мог позволить мальчишке пополнить ряды погибших. Более того, Сергей ему нравился, несмотря на то, что наотрез отказывался его принимать. А, может, капитан уважал его именно за твердый мужской характер, за дух и стремление к правде. Кроме того, лишенный возможности воспитывать сына (судьба ему подарила трёх дочерей), он с каждым визитом в дом Лукьяненко привязывался к подростку всё больше и больше. А Лука всё больше отдалялся от матери и её кавалера.