— Белый — «люблю Павсания», черный — «хочу Агиадов», а черепок — «идите все в жопу», — пояснил Феникс.
— Да, что-то в этом роде, — захохотал Галиарт.
— И что же, что, не томите! — взвыл Леонтиск. — Когда посчитали камешки?
Ни Галиарт, ни Феникс ответить не успели: из темноты вынырнули размытые фигуры, блеснули мечи. Лошадей схватили под уздцы, и грубый голос произнес:
— Все, говнюки, приехали!
«Удивительно, но до самого последнего момента я полагал, что все образуется, и к последнему средству прибегать не придется. Эфор Анталкид, с которым мы заключили взаимное соглашение, не спал ночь перед заседанием и совершил невозможное. Одного из сочувствующих Эврипонтидам геронтов он уговорил воздержаться, угрожая в противном случае обнародовать известные ему, Анталкиду, грешки этого геронта. „Грешки“ эти могли быть квалифицированы либо как злоупотребление должностью и казнокрадство, либо как государственная измена, по настрою обвинителя. Другого геронта Анталкид, да будет ему покойно и весело в подземном царстве, соблазнил деньгами, причем убедил не то чтобы воздержаться, а проголосовать против возвращения Павсания! (Не стану называть имен этих почтенных мужей. Оба прожили долго, и умерли, окруженные любовью и уважением граждан. Ни к чему тревожить память о них безобразной правдой). Воистину, невероятна пропасть между этими грязнейшими методами и чистотой цели, во имя которой они применялись! К слову сказать, ни достояние дома Агиадов, ни государственная казна не пострадали: подкуп был произведен золотом самого эфора Анталкида. Взятки были посланы еще двум геронтам, но за недостатком времени не удалось выяснить, обещали они свою лояльность или нет. Единственное, что мне доподлинно известно — это то, что деньги эфору Анталкиду возвращены не были.
Мы использовали все доступные средства, предприняли все, что могли предпринять, и посему с немалой надеждой ожидали результата этих усилий. Меня, как я уже писал выше, переполняла твердая уверенность в благополучном для нас исходе голосования. События показали, что эта уверенность была основана на ложных посылках и столь же обманчивых надеждах. Когда подсчет голосов, поданных геронтами, несмотря ни на что, оказался не в нашу пользу, мне пришлось использовать оружие последнее, обоюдоострое …»
Серых фигур было не менее десятка. Все — при оружии.
— С телеги не сходить! — вполголоса произнес Галиарт. — Я смотрю за левой стороной, Леонтиск — за правой. Ты, Феникс, не проворонь момент, когда можно будет хлестнуть лошадей.
Один из налетчиков подбежал к дзигону.
— Вон из колымаги, псы! — рявкнул он. — Ж-жи-во, замарахи!
Три меча зашипели, выползая из ножен. К великому счастью, пустить их в дело друзья не успели. Галиарт, согнувшись, вгляделся в говорившего и негромко протянул:
— Не по-онял? Ты, что ли, Бианор?
— Вот те на… — опешил налетчик. — Ирен Галиарт?
— Я, салага, я, — Галиарт зловеще положил обнаженный меч на колени.
— Но… вот дела… что ты делаешь тут, на ночной дороге? На этой разваленной колымаге… В этом дурацком тряпье…
— Вот это, клянусь яйцами Геракла, не твоего ума дело, — решительно вступил в разговор Феникс, жестом сделав Леонтиску знак не высовываться. — А вот какого беса вы нападаете на ночных путников, хотел бы я услышать?
— Феникс? — узнал Бианор. Голос его звучал все более мягко. — И ты…
— Тебе был задан вопрос, дружок, — напомнил Галиарт. Реакция парня развеяла его последние подозрения. Бианор всегда считался приверженцем Пирра, и совсем недавно, в день бичевания Ореста и его декады, доказал это, когда ослушался приказа педонома Пакида схватить сына наварха и тем самым позволил ему увести брата Пирра из агелы. Агиады не поручили бы этому молодому декадарху разделаться с троицей эврипонтидов. Определенно, какая-то ошибка.
— Клянусь Ареем, мы приняли вас за деревенских, что тайком продают хозяйскую муку или другие припасы, — смущенно заговорил Бианор, подтверждая последнюю мысль Галиарта. — Эти курвины дети каждую ночь тянутся к приморским поселкам. Тамошние у них все скупают, а потом в несколько раз дороже продают пристающим к берегу пиратам или ахейским морякам с киферской базы. Зима, съестное в дефиците…
— А спрос рождает предложение, — понимающе кивнул Галиарт.
— Во-во, — энергично закивал головой декадарх. — Вот перийоки-работяги и тянут из подвалов, наживаются… Землевладельцы своими силами не справляются, пожаловались эфорам, а те велели педоному разослать «львов» в патрули. Вот старый осел Пакид и оправил нас в это собачье патрулирование. Он нас с Евметидом после того случая с молодым Эврипонтидом не очень-то обожает…
— Да, да, я помню, — Галиарт счел нужным добавить тепла в голос. — Вы молодцы.
— А, чего там, — Бианор махнул рукой. — Легко отделались. Педоном испугался судебных разбирательств и сильно не лютовал. Даже ничего не говорил, так, гадит помаленьку. Евметида так вообще послал наблюдать за илотами в каменоломнях
— Скоро все изменится. Государь Павсаний рассчитается с Пакидом за младшенького…
— Ага, я слышал, что вроде как старый царь возвращается. Неужто правда?
— Правда, правда, — усмехнулся Галиарт.
— Бианор, вели своему шакаленку, чтобы отпустил лошадей, — вмешался Феникс. — Нам, мать твою, ехать пора.
— Да, конечно, — спохватился декадарх. — Геликон, пшел! Не видишь, что ли — друзья это!
Парнишка-«лев» отбежал к товарищам, толпившимся в отдалении. Феникс расправил вожжи.
— Ну, бывай, Бианор, — Галиарт нагнулся, хлопнул декадарха по плечу. — Лови своих расхитителей. У нас — своя дорога.
— Вы уж на нас не обижайтесь, — прогудел Бианор. — Перепутали, клянусь Ареем!
— Пустое. Только уговоримся — ты нас…
— …конечно, не видел, — воскликнул молодой воин. — Вообще никого.
— Умница! Трогай, Феникс.
— Удачи вам! Да здравствуют Эврипонтиды!
Хлопнули вожжи, затопали копыта, заскрипели колеса дзигона. Коняги, видимо, испугавшись налетчиков, воспользовались передышкой, чтобы дружно облегчить кишечники, и вследствие этого шли более ходко и весело. Пассажиры тоже оживились: неистраченный боевой запал вылился эмоциями. Инцидент обсуждали стадиев пять, на шестом вернулись к событиям синедриона геронтов.
— Итак, стариканы проголосовали… — напомнил Леонтиск.
— Голосовали они, скажу я тебе, долго и довольно нудно, — вспоминал Галиарт. — Подходили по одному к установленной посреди трибунала урне, запускали в нее руку и оставляли на дне один из трех имевшихся у каждого камешков.
— Тайное голосование, курица их мать! — вставил Феникс.
— Когда все двадцать восемь, наконец, посетили урну и снова уселись на свои места, эфор Фебид, как старший коллегии, разложил камешки по цветам и подсчитал их. А затем объявил решение суда. «За» возвращение Павсания проголосовало одиннадцать геронтов, семеро высказались «против», и десять воздержались, вбросив осколки керамики. Это была победа, хоть и не такая решительная, на какую мы рассчитывали. Ох, и шум поднялся! Люди кричали и топали так, что, казалось, крыша обвалится.
— Но потом поднялся Хромой и все испоганил, — Феникс сплюнул точно между лошадиными крупами.
— Тишины! Тишины! — надрывался Торонид, царский глашатай, а Агесилай снова принялся колотить скипетром по колоколу. Однако бурно выражающая свой восторг толпа притихла, только когда на возвышение поднялся царевич Пирр и замахал руками, крича:
— Тише, тише, граждане! Царь Агесилай желает поздравить нас! — голос Эврипонтида звенел от радости.
— Рано ликуешь, Пирр Эврипонтид! — Агесилай поднялся со своего трона. — Поздравлять вас не с чем. Я, царь Спарты Агесилай Агиад, намерен воспользоваться своим правом и проголосовать в синедрионе геронтов.