Калитка сорвалась с петель. В узком проходе между грядок из-под ног разлетались перья. В доме под каблуками хрустело стекло. Пинчер как ни в чем не бывало сидел около разбитой печи.
Здесь он почувствовал себя уверенней и визгливо залаял, но, получив обломком доски, заскулил и стал вертеться на месте, приволакивая заднюю лапку.
— Ну что?
— Давайте поиграем, как будто это наш заложник, — сказал Карчмарек-младший.
— Да ну… лучше выведем из дома и к стенке.
Мы набрали щебня.
— А как его возьмешь? Укусит…
Не укусил. Видно, боялся. Дрожал — то ли со страху, то ли от холода, а может, просто так, как все карликовые пинчеры… Был еще противнее, чем раньше, когда, самоуверенный, пучеглазый, злобный, трусил на поводке.
Мы несли его по комнатам, где на стенах остались светлые пятна от картин. Брюхо у него было ввалившееся, но теплое. Постепенно он становился собакой. Скулил…
Потому только он пережил этот день и последующие.
Колядчики
Карчмарек-старший знал, что они должны выйти из какого-то дома на этой улице, но не знал из какого. Вернее, сначала должны все собраться, а уж потом отправиться. Из-под снега торчали сухие стебли. Солнце потихоньку скатывалось к низкому забору.
Первым явился один с белым узелком.
— Смерть, наверное, — сказал Весек.
Потом пришел Еврей, уже с горбом, с пейсами, сразу видать, что Еврей, а чуть погодя — Улан. На Улане был кивер с орлом. Саблю он нес в руке. Шагал быстро, за ним несколько пацанов, но поменьше нас, так что мы пристраиваться не стали.
Только Улан свернул в садик перед домом, как послышался и мгновенно превратился в оглушительный рев шум моторов. Над улицей пронесся самолет. Разом зачихали зенитки, застрочили автоматы и пулеметы. И с того дома, где на чердаке устроили наблюдательный пункт шесть русских девушек, градом посыпались золотые гильзы.
Минуту спустя самолет вернулся. Летел медленней, моторы захлебывались. Волочил по небу толстые темные хвосты дыма. Еще стреляли, но уже поменьше. Гильзы, подкатившиеся к нам, были теплые.
Из домов повыбегали люди. Со всех сторон слышалось «сукин сын». С третьего этажа кто-то крикнул:
— Недалеко! На горках разбился!
Карчмарек бросился первый, Весек споткнулся. Полоса на небе указывала путь: через две короткие улочки в поле к пригоркам. Но подул ветер, и полоса искривилась. Мы бежали напрямки, ветки хлестали по лицам, кого-то мы обгоняли, кто-то обгонял нас. Слюна во рту сделалась кисло-горькой. Мы замедлили шаг, навстречу облаком плыл пар, мешал дышать. На горку первым взобрался Карчмарек и крикнул сверху:
— Там!
Милиционеры и русские солдаты растягивали редкую цепочку заграждения. Кричали, чтобы близко не подходить.
Дым был черный, пах бензином. Ветер снес его на другую сторону. Из кабины самолета торчало что-то черное, похожее на руку. Показались знаки на фюзеляже — жирные черные кресты. Белая обводка в огне пожелтела.
Цепочка кордона растянулась, расширив круг.
— Назад! — кричали милиционеры.
Пришлось немного отступить. Народу все прибывало, тени голубели и размазывались. Смеркалось. Кто-то кричал:
— Господи-и-и!
— Эй, пошли туда! — сказал старший Карчмарек.
— Господи-и-и! У-у!..
Человек, который кричал, корчился на земле возле изгороди. Одежда обгорела, лицо было похоже на кусок сырого мяса. Тело на спине ярко-розовое. Его придерживали.
— Не могу-у-у… у-у…
Подкатил, подпрыгивая на мерзлой земле, «виллис». Обгоревшего втащили на заднее сиденье. Он метался как рыба. «Виллис» развернулся и уехал.
Мужчины, стоявшие с нами рядом, набивали табаком гильзы в медных машинках. Качали головами:
— Здорово его опалило.
— Может, оклемается…
— То ли да, то ли нет.
Подбежали колядчики.
— Кто, кто? — стали спрашивать. — Ой ты! Неужели он?
— Вы что, его знаете?
— Конечно знаем.
Обожженный раньше ходил с колядчиками. Собирался и сейчас да раздумал, решил, ему уже не пристало. А колядчикам этим дал переписать «роли».
В самолете рвались боеприпасы, милиционеры оттеснили нас еще дальше. Мы стали искать место, откуда лучше видно. Люди отошли к пригоркам, разбились на кучки. Переговаривались:
— И зачем полез?
— Может, чем поживиться хотел, пока другие не подоспели?
— Кто смел, тот и съел.
— Не, он не такой.
— Руки, может, зачесались?
— Навряд ли, он бы подождал.