— А вдруг спасти хотел?
— А сколько они людей пожгли?!
— Может, он, как увидел, захотел.
Столб дыма выпрямился и порозовел. Мы теперь смотрели издалека. Колядчики стояли близко, они были намного старше нас, лет по пятнадцати, по шестнадцати, наверное. Говорили про самолет, какой он был, и про этого обожженного. Вроде все знали, как было дело, но каждый немножко по-своему. Кто-то сказал:
— Знаю я его!
— Да ну, он бы никогда…
И тоже каждую минуту спрашивали: почему, зачем?
Самолет уже догорал, на небе поблескивали звезды, скрипел снег. Народ расходился. Мы шли за колядчиками. Проходили мимо больницы, но криков обожженного слышно не было. В одном доме горели на елке свечи. Где-то пели припоздавшие колядки.
Колядчики вошли в сени. Старший Карчмарек прошмыгнул за ними, мы остались под окном. Видно было плохо, но история про пастухов и короля, который убивал детей, нам была хорошо известна. Мы ждали, когда выступят Смерть и Дьявол.
Вернулся Карчмарек.
— Выгнали?
— Не-а! Ты что?!
Возможно, все-таки его выгнали. Карчмарек сказал, что играют слабо и путают роли.
Кино
В других местах во время оккупации патриоты в кино не ходили. У нас не ходил никто. Потому что кинотеатр сгорел еще в тридцать девятом.
Когда привезли первый после войны и в нашей жизни фильм, Весек вспомнил, что Белинская задиралась и ябедничала. Она как раз гуляла одна и делала вид, что не обращает внимания.
— Она еще ничего не знает, — пожал плечами Весек.
— А вот и знаю, — сказала Белинская.
— Все равно тебе места не будет.
— Нет, будет.
— Пошли, — кивнул мне Весек, — пусть она остается. Мы для себя займем.
Шли не спеша, улочки были пустоватые. Забраться внутрь сквозь широкие оконные проемы без рам ничего не стоило. У стен цвели крапива и чистотел. Щебень колол пятки. Кое-где были следы от шальных пуль. Поджидая Белинскую, мы разглядывали дыры в штукатурке.
— Смотри, от станкового пулемета.
— Дурак, это от обыкновенного автомата!
— Много ты понимаешь!
Кое-что, однако, мы понимали. И пяти минут не прошло, как явилась Белинская. Мы устроились на груде штукатурки и кирпичей лицом к экрану, намалеванному на стене. Экран был весь в разводах сажи, а над ним плыли облака. Тени стали длинными.
Погодя Весек приказал Белинской:
— Мы пойдем, а ты, если кто вздумает сесть, говори, что занято.
— Чего захочу, то и скажу, — ответила она.
Мы вылезли наружу через пролом в заржавленной железной ограде. И побежали в пожарное депо, где на самом деле должны были показывать фильм. У входа толпились взрослые и дети. Были Пырей и все Карчмареки.
— Ну, вот и войне конец. А когда следующая, не говорили? — спросил Гжибовский у лавочника, который уже обзавелся огромным приемником «Телефункен».
Лавочник ловко маневрировал в толпе. Через минуту высунул голову:
— Знаете, я не слушал. Не получается чего-то. Наверное, двадцать восьмая лампа внизу барахлит.
— Эй, поживее! — кричали сзади.
Нас внесло внутрь. Стульев в депо не было. Ветеринар, аптекарь и начальник милиции сидели на пожарной телеге. Киноаппарат стоял на столе. Он ни на что не был похож. Ну, может, чуть-чуть на пушку. Маленькую пушку с толстым стволом.
У человека, который его обслуживал, вид был такой, будто он ни при чем. Грыз то ли щепочку, то ли спичку и поплевывал.
— Начинай, начинай, — кричали со всех сторон.
Вперед протиснулся директор школы.
— Граждане, — начал он.
Стало немного потише, но вскоре опять раздались голоса:
— Начинай!
— …мы одолели гидру, — подытожил наконец директор и протянул руку. Перед стеклянным глазом аппарата висела лента.
— Ножницы.
— Ножницы… ножницы, — понеслось по депо.
Ножниц не нашлось. В конце концов директор перерезал ленту перочинным ножиком.
Еще какое-то время человек у аппарата гремел большими жестяными кругами. Свет погас, потом на экране из простынь вдруг заплясали цифры и знаки, а потом — взрывы. Фильм был немой, и взрывы беззвучные. Появились немецкие солдаты, а под конец — флаги трех цветов: белого, серого и черного. Кино было про освобождение Франции.
Обратно возвращались с ребятами. Мостовая уже остыла. Фонари не горели. Только за окнами желтовато светились шведские электролампочки.
Навстречу попалась мать Белинской:
— Мою не видели?
— Н-нет… не видели.
Когда она пошла дальше, мы с Весеком свернули в боковую улочку. И пустились бегом.