Немного погодя полегчало. Поэт протер глаза, огляделся и двинулся прочь. Шагая кривым, поросшим крапивой переулочком, он думал о сведеньях, которые обнаружил более чем за половину дня кропотливой работы. Пригодятся ли они ему? Вот в чем вопрос.
Впереди, уже совсем недалеко, шумела толпа, кричали торговки, кто-то свистел, хохотал, распевал песни. Там была базарная площадь. А здесь, в переулке, царили тишина и покой. Здесь все, казалось, замерло, словно архивная башня обладала свойством притормаживать время на прилегающем к ней пространстве.
Мысль показалась ему настолько безумной, что он невольно улыбнулся. Подумал даже, что есть еще у него порох в пороховницах. А значит, и баллада никуда не денется, получится достойной.
Переулок петлял. В очередной раз свернув за угол, Лютик резко остановился. Он даже подался назад, намереваясь пуститься наутек, да не успел. Три дюжих наемника подскочили к нему и, прижав к забору, взяли в полукруг.
– Что, стихоплет, жизни радуешься? – ухмыляясь, спросил один из них.
Отсутствие передних зубов делало его ухмылку отвратительной. Другой наемник, заросший до глаз длинной клочковатой бородой, сорвал с плеча поэта висевшую на ремешке лютню и небрежно отшвырнул прочь. Третий, с блеклым, совершенно неприметным лицом, оглянулся на стоявшего неподалеку человека в обильно украшенной золотом ливрее, спросил:
– Начинать?
– Сначала скажу ему пару слов. Ласковых.
Лакей неспешно, глядел со скукой. К чему эмоции? Птичка уже попалась.
– Это для меня лишь работа, не более, – сообщил он, остановившись в паре шагов от Лютика. – Случалось делать и более грязную.
– Представляю, – с презрением сказал поэт.
– Не представляешь, – возразил лакей. – И в этом твое счастье.
– Мэру твоя работа не понравится. А он мэр вольного города…
– Меня предупредили, – сообщил лакей. – И я внял. Приучен. Поэтому сейчас я тебя и пальцем не трону. Все сделают некие незнакомцы. А поскольку их трое, то я всего лишь не стал тебя спасать. Побоялся. Какие у меня шансы против таких молодцов? Не правда ли, ребята?
– Так и есть, – буркнул бородач.
– Начинать? – вновь спросил неприметный.
– Да подожди, – сказал лакей. – Мы не договорили. Ну, еще разок чирикнешь? Не бойся, калечить тебя не будут. Так, бока намнут, чтобы ума добавить.
– Ума? – спросил Лютик. – Это о чем ты?
– Да о том, что пора бы тебе образумиться, – лицо лакея скривилось, словно он лимон попробовал. – Перестать шалопайничать, прекратить досаждать серьезным людям.
– И тогда серьезные люди более не будут нанимать мразь, для того чтобы она меня избила, поскольку бояться сделать это своими руками?
– Мразь – нехорошее слово, – сообщил бородатый. – За него придется расплачиваться и извиняться. Будет больно.
– Доплачивать клиент не будет, – продолжал хорохориться Лютик. – А такие, как ты…
– Ошибаешься, мы можем и бесплатно. Для собственного удовольствия.
– Начнем? – неприметный замахнулся, целясь жертве в челюсть.
– Стоп, – приказал лакей. – Рано еще. А ты, графоман убогий, рифмоплет вшивый, слушай, что тебе говорят.
Поэт вздрогнул. Зло спросил:
– Решил поиграть в доброго папочку, стало быть?
– И не собирался. Только вот сейчас надумал сообщить все, давно просившееся на язык. И выскажу, ибо такие, как ты, не могут не вызывать отвращения. Трутень ты, живешь за счет других. Тунеядствуешь, когда другим приходится зарабатывать на жизнь в поте лица. Но учти, если не одумаешься, сдохнешь под забором, и никто не подаст тебе корочки хлеба. Старый, жалкий, ничтожный, никому не нужный.
– А ты, значит, собираешься встретить старость в тепле и довольствии? Рассчитываешь на благодарность тех, кому служишь? Ну и кретин! Выкинут они тебя в грязь и холод, как только обессилишь. Сомневаешься?
– О! Так у вас самый настоящий идеологический спор!
В голосе бородатого слышалось неподдельное уважение.
– Не твое дело! – крикнул ему поэт.
– Заткни фонтан! – рявкнул лакей.
– В случае если клиент передумает, аванс не возвращается, – предупредил беззубый.
– Не волнуйся, – сказал ему Лютик. – У таких, как он, если деньги заплачены, отрабатывать придется. Он за лишнюю монету удавится.