Призыв Зуги к готтентотам стать добровольцами был встречен с величайшим энтузиазмом. Говорят, они за сто верст чуют, если запахнет деньжатами или бабой, а плата и довольствие, предложенные майором, раза в три превосходили их жалованье в британской армии. Добровольцами вызвались быть все до единого, и в задачу Баллантайна входило отобрать десять лучших.
Эти маленькие, словно проволочные человечки сразу понравились Зуге. Их черты лица были почти восточными — раскосые глаза и высокие скулы. Вопреки внешнему впечатлению, они были в большей степени африканцами, чем любые чернокожие из других племен. Готтентоты населяли берега Столовой бухты, когда там появились первые мореплаватели, и быстро переняли обычаи белого человека, а еще быстрее — его пороки.
Майор вышел из положения, выбрав лишь одного солдата. Возраст этого человека нельзя было определить по лицу, ему могло быть и сорок лет, и восемьдесят. Кожа его напоминала папирус, ветер и пыль вытравили на ней глубокие морщины, но черные перцовые зернышки волос нигде не были тронуты серебром.
— Я учил капитана Гарриса охотиться на слонов, — похвастался он.
— Когда это было? — спросил Зуга, ибо Корнуоллис Гаррис был одним из самых знаменитых старых охотников Африки. Его книга «Охота на диких зверей Африки» стала классикой этого жанра.
— Я водил его в Кашанские горы.
— Экспедиция Гарриса в Кашанские горы, которые буры теперь называют Магалисберг, состоялась в 1829 году, тридцать один год назад. Значит, если маленький готтентот говорит правду, ему от пятидесяти до шестидесяти лет.
— Гаррис не называл твоего имени, — сказал Зуга. — Я внимательно читал его отчет.
— Ян Блум — так меня тогда звали.
Зуга кивнул. Блум был одним из самых смелых охотников Гарриса.
— Тогда почему теперь тебя зовут Ян Черут? — спросил Зуга.
— Иногда человек устает от имени, как от женщины, и тогда ради здоровья или жизни он меняет и то, и другое.
Ян Черут был ростом с винтовку «энфилд» военного образца, она казалась частью его маленького высохшего тела.
— Подбери еще девять человек. Лучших, — велел ему Зуга.
Сержант Черут привел их на борт, когда канонерская лодка разводила пары в котлах.
У каждого новобранца на плече висел «энфилд», за спиной в ранце лежали нехитрые пожитки, в подсумках на поясе — по пятьдесят патронов.
Чтобы их достойно встретить, не хватает только «Марша мошенников» [6], кисло подумал Зуга, глядя, как они поднимаются на палубу. Готтентоты одаривали его ослепительными улыбками и отдавали честь так рьяно, что чуть не валились с ног.
Сержант Черут выстроил всех у планшира. Их мундиры, когда-то ярко-алые, непостижимым образом трансформировались в десять разных оттенков, от линяло-розового до глинисто-рыжеватого, и пехотные шапочки без полей на каждой усыпанной перцовыми зернышками волос голове были заломлены иначе, чем у соседа. На тощих голенях красовались грязные обмотки, босые коричневые пятки дружно шлепали по дубовой палубе. Черут скомандовал: «Смирно!» — и они замерли с винтовками на плече и счастливыми ухмылками на плутовских физиономиях.
— Хорошо, сержант, — поблагодарил Зуга. — Теперь открыть ранцы, и бутылки за борт!
Ухмылки исчезли, солдаты обменялись унылыми взглядами — майор показался таким молодым и доверчивым.
— Вы слышали, что сказал майор, julle klomp dom skaape. — На искаженном голландском, бывшем в ходу в Капской колонии, Ян Черут уподобил свое воинство «стаду глупых овец». Когда он повернулся к Зуге, в его темных глазах впервые блеснуло уважение.
Направляясь вдоль юго-восточного побережья Африки, корабль может выбрать два пути. Можно идти за пределами полосы континентального шельфа шириной в сто восемьдесят три метра, где противодействующие силы Мозамбикского течения и преобладающих ветров вздымают то, что моряки с благоговением называют «девятым валом» — волны высотой от гребня до подножия более шестидесяти метров, которые швыряют даже самый крепкий корабль, как осенний листок. Другой возможный путь, чуть менее опасный, лежит вдоль самого берега, на мелководье, где неосторожного мореплавателя поджидают острые рифы.
Чтобы выиграть в скорости, капитан Кодрингтон выбрал прибрежный маршрут, и на всем протяжении пути земля оставалась в пределах видимости. День за днем вдоль борта «Черного смеха» тянулись мерцающие белые пляжи и темные скалистые мысы, иногда они терялись в голубоватой морской дымке, иногда африканское солнце обрисовывало их с беспощадной отчетливостью.