Увидев свет, гоблины не рассеялись, они попадали на колени, забились в комок, завопили в унисон:
— Пощади, Владыка! — самый бойкий из них картавил, уткнувшись мордой в камень. — Пускай мы никчёмные, слабые, но мы можем тебе пригодиться! Мы будем служить!
Посмотрев на этих трясущихся от ужаса существ, чью волю к сопротивлению я только что сломал за пару секунд, в ответ лишь качаю головой. Жалкие отголоски прошлого.
— Поднимитесь с колен, мои отважные гоблины, — серьезно произношу, а на моём лице расплылась та самая улыбка, которой научила меня сестра. — Моей любви хватит на всех вас. Вставайте и смело встретьте свои страхи.
Они недоверчиво пялились на меня. Я мог бы просто пройти мимо. Они не осмелились бы даже шевельнуть пальцем. Но они были частью меня. И сестра учила не убегать от страхов, а смотреть им прямо в лицо. Жаль, что лицо это было таким… неказистым.
— Владыка? — переспросили они хором, их глаза округлились от изумления.
— Встаньте, — повторяю чуть мягче, но уже с лёгкой сталью в голосе.
Затем взмахнув рукой. В воздухе вспыхнули и с металлическим звоном упали на каменный пол несколько идеальных, сияющих клинков, выкованных из чистого света.
— Возьмите оружие, вы больше не бесполезны. Теперь мы вместе победим… или умрём с честью во имя семьи Бальтазар и той, что ждёт меня обратно! Мы больше не никчёмны, что бы кто нам ни говорил!
Гоблины переглянулись, и через секунду на месте паники возникла давка. Они с визгом ринулись к клинкам, расталкивая друг друга локтями и кусаясь. Двое самых азартных вцепились в один меч и тут же начали потасовку. Я лишь покачал головой. Потратить силы на такое… Но я не жалел. Это было прощанием с тем мальчиком, который плакал в подушку в темном каземате.
Окинув взглядом своё новоявленное «войско», сборище трусливых уродцев, я лишь фыркнул и двинулся вперёд. За моей спиной тут же поднялся оглушительный визгливый гвалт. Гоблины, размахивая мечами, принялись выкрикивать мои новые титулы, один нелепее другого: «Не Слюнтявый Владыка!», «Повелитель Отбросов!»…
Пройти удалось шагов десять, головная боль уже начинала подступать к вискам.
— Заткнитесь, — произношу это негромко, но так, чтобы слышали все, обернувшись и сузив глаза. — Или я выверну ваши кишки наизнанку!
Мгновенная тишина. Они замерли, будто врезались в невидимую стену, и с ужасом уставились на меня. Через секунду раздался сдавленный шепоток и кивки. Они поняли. Удовлетворённо кивнув, я снова повернулся и зашагал. Они послушно поплелись сзади, стараясь даже не греметь оружием лишний раз. Но кто-то из них все же осмелился прошептать с придыханием:
— Владыка… он действительно страшен…
Я на мгновение задержал шаг. Страшен? Они ещё не видели мою сестру. Я же был Светлым, был готов принять даже таких, как они. Разумеется, при условии, что они будут вести себя тихо. А мне ещё предстояло сразиться с главными страхами, доказать Генриетте и всем призракам прошлого, что я достоин имени Бальтазар. Они ещё будут мной гордиться! Мое испытание только началось.
Люциус не видел, что его глаза вновь наполнились холодным, неумолимым золотом. Но гоблины видели. И этого взгляда им было достаточно, чтобы они готовы были пойти за ним куда угодно. Даже на верную смерть…
Тем временем в фамильном поместье Бальтазаров царила непривычная тишина. Смолкли стоны в стенах, затих шепот в темных углах. Даже мумифицированный дворецкий Константин замер в тени арочного прохода, словно превратившись в очередную мрачную статую.
В центре же главного холла, перед массивным портретом основателя рода, неподвижно стояла Генриетта. Это именно она перенесла картины в холл, больше они не были опасны, не для ее брата. Её бархатное платье казалось лишь более глубокой прядью тьмы в и без того мрачном зале. На её лице не было привычной насмешливой улыбки, а лишь холодная, сосредоточенная внимательность.
Портрет Генриха Бальтазара уже успел восстановиться. В то время как остальные предки: и прабабушка Агата, и прадед Казимир, и тетя Ульяна; были лишь бледными, едва намеченными мазками на своих холстах. Им потребуются недели, чтобы набраться сил для нового воплощения. Основатель же сурово посмотрел на свою пра пра… правнучку. Его глаза, всего несколько часов назад полные холодной ярости, теперь выражали нечто иное: задумчивость и… одобрение?