— Прекрасный вид, — восхищенно произнес Джонатан. — Некоторые платят за этот пейзаж по две тысячи долларов в месяц, а тебе он достается почти бесплатно.
— О да. Я живу в сказке.
— Между прочим, так оно и есть. Я всегда тебе завидовал.
— Моей сказочной карьере? Моему богатству? — Тесс пыталась говорить весело, но похвалы Джонатана вызвали у нее приступ жалости к себе.
— Здесь твоя семья, ты здесь на своем месте. Я же в каком-то плане так и остался парнем с окраины. Я не знаю город так хорошо, как ты. У меня нет твоих возможностей.
— Зато у тебя есть талант, а это еще лучше.
— Иногда мне кажется, что все это фальшивка.
Это была знакомая тема — обратная сторона: Джонатан куксится, отдается во власть любым невротическим сомнениям и ждет от нее поддержки.
— Я до сих пор вспоминаю свой первый день на работе. Тогда я совсем не знал города, но делал вид, что знаю все. «Ну, конечно же, я был в Хопкинсе, приятель, там же Рассел Бейкер учился. Знаю это место как свои пять пальцев». Они отправили меня на пожар, а я его не нашел. Я, черт его дери, пропустил пятичасовую тревогу. Мне дали адрес, у меня была карта. Я видел дым, слышал рев машин, но найти этот чертов пожар так и не смог. Он был в одном из тех дурацких маленьких переулков по Фредерик-роуд, знаешь?
Тесс знала. В юго-западной части Балтимора было несколько таких переулков, где улицы исчезали, чтобы появиться вновь через пару кварталов. Многие служащие ее отца жили там, когда это место еще считалось не совсем респектабельным.
— Ник, литературный редактор, по телефону узнал больше, чем я на выезде, — продолжал Джонатан. — Он просто подергал за веревочки, обзвонил соседей. А когда я вернулся в офис с пустыми руками, он посмотрел на меня и сказал: «Отличная работа, Живчик». Все расхохотались. Он потом целых два года называл меня Живчиком. До самого закрытия газеты. Потом он пополнил собой ряды безработных, а я ушел в «Маяк».
— Я что-то такое припоминаю. Но мне всегда казалось, что это очень мило. Знаешь, такое беззлобное распекание.
— Уж поверь мне. Это было совсем не мило. Каждый день, идя на работу, я думаю о Нике и его «Живчике». — Джонатана передернуло. — На самом деле, мне уже пора в бой — только приму душ и выпью аспирин. Наверное, это будет первый раз за десять лет, когда кто-то появится в редакции «Маяка» с похмельем. Там половина — в анонимных алкоголиках. Остальные — люди семейные, у них нет возможности пить всю ночь.
— Да ладно тебе, посмотри правде в глаза. Газета «The Front Page» канула в Лету. Большинство журналистов мало чем отличаются от бюрократов, о которых пишут.
— Придержи язык, а то мне придется поссать с крыши и сделать вид, что улица — это река Чикаго, только чтобы доказать тебе, что дух старого таблоида жив.
Джонатан двинул ее кулаком в плечо. Ну почему все ее знакомые мужчины раздают ей такие вот дружеские тычки?
— У Джимми уже открыто, — сказала она, пытаясь придать голосу бодрость. — Не хочешь перекусить?
— Времени нет. Да я и не голоден.
Они вернулись в ее квартиру. Джонатан взял что-то из вещей и пулей слетел вниз по ступенькам. На бегу он насвистывал — фальшиво, но счастливо. Она смотрела ему вслед. Она-то чувствовала себя препаршиво и мечтала выспаться. Он сейчас должен забраться под одеяло, похмельный и несчастный, подумала Тесс. Ему должно быть также плохо, как мне.
А ей было действительно плохо. Ныл желудок, голова раскалывалась, а во рту стоял гадкий привкус. Мескаль и недосып, возможно, были причиной первых двух симптомов. Съеденная гусеница — третий. Она смутно помнила, как ела ее около трех утра. Это была ее идея, и винить тут некого. А еще ей было некого винить в том, что она, пусть и не очень сильно, ненавидела Джонатана за то, что он вот так несся сломя голову к своей головокружительной карьере.
Глава 18
Тесс смогла принять вертикальное положение только к полудню. Она сидела на дне ванной под струей горячей воды и пыталась понять, лучше ей от этого или хуже. Как в лотерее. Наконец, она собрала мокрые волосы в тугой хвост, потому что ей показалось, что давление от резинки снимает головную боль, и отправилась в судебный пресс-центр.