Широкая публика увлеклась не только экзотикой, но и историей — дисциплиной, которой политические потрясения придали новую актуальность, у неё возрастал интерес к иностранной литературе. В 1820-е годы французы с энтузиазмом читали лорда Байрона, Вальтера Скотта, Фенимора Купера, Гофмана. Немецкая литература стала особенно популярна после публикации книги госпожи де Сталь «О Германии» (1808—1810).
Эти культурные обмены не были новы: французов в XVI веке манила Испания, во времена Корнеля — Италия, при Вольтере — Англия. Но несомненно, что романтическая эпоха ускорила это движение к открытости внешнему миру. Впервые литература и искусство становились осознанно и явственно европейскими. Появлялись новые переводы Шекспира, Гёте, Данте, Леопарди, Мильтона…
Это явление принималось не всеми. Так, в 1822 году английская театральная труппа приехала в Париж играть Шекспира на английском языке, и это вызвало скандал. Газета «Конститюсьонель» возмущалась тем, что французской публике предлагают «иностранную продукцию». И это — в издании прогрессистского толка. Впрочем, не следует забывать, что в те времена прогрессивное тяготело к националистическому, Европа была монархическим интернационалом, пресловутым Священным союзом. Не забудем также, что Англия непочтительно обходилась с Наполеоном во время его пленения на острове Святой Елены, где он встретил свой конец в 1821 году.
Но такая реакция на явление иностранной культуры была скорее исключением, а преобладало всё же любопытство.
В сравнении с теми новыми художественными течениями, что появлялись в других странах, и новыми формами выражения, применявшимися зарубежными писателями, французская литература чувствовала себя отстающей. Когда-то такое не могло прийти в голову, скажем, Расину или Вольтеру. Понятно, что в течение прошедшей четверти века французам было не до поэзии. Произошёл реальный и ощутимый разрыв — о чём говорил позднее молодой Стендаль — между литературной традицией, прямо унаследованной от Великого столетия, и народом, неожиданно вписавшем в мировую историю грандиозную кровавую эпопею.
Не следует, однако, думать — как это делало поколение 1830-х годов, поколение Гюго, де Виньи и Дюма, — что французская литература целиком оставалась в склеротических формах и стилистике, унаследованных от старого режима. «На старый лексикон я надел красный колпак» — вот что в значительной мере составляло смысл эстетики Гюго и его единомышленников. Автор «Од и баллад», в ту пору ещё монархист, был весьма осторожен со стилевыми новациями. Но те авторы, что в 1815 или в 1820 году уже были вполне признаны, чувствовали необходимость эстетического обновления. Дюси в конце предшествующего столетия переводил Шекспира, явно упрощая оригинал, но тем самым показывал, что имеет право на существование и нечто отличное от традиции Расина. Драматурги Казимир Делавинь, Пиксерекур, Непомусен Лемерсье пытались отойти от бесконечного обращения к античным сюжетам, культивируя иные, ранее неизвестные разновидности исторической драмы и трагедии. Однако они в этом не преуспели. Первый из них остался в путах академизма, второй добился триумфа в жанре мелодрамы, сценически успешном, но в литературном отношении посредственном. Во всяком случае, росло понимание того, что поэтические каноны, заданные в эпоху Буало, равно как и тщательно отлаженное литературное обучение, уже недостаточны. Литературе требовалось новое дыхание.
Понемногу оно стало ощущаться. В 1820 году поэтический сборник «Размышления» сделал знаменитым его молодого автора Альфонса де Ламартина. Этого провинциального аристократа литературоведы записали в романтики, что оправдано основными темами его лирики: искренность, любовь к природе, упование на некий смутный абсолют. Но его поэтика синтаксическими инверсиями и стерильными эпитетами отзывалась XVIII веком. Два года спустя вышли первые стихи де Виньи, в которых автор пытался выразить себя суровым языком иной эпохи. В 1826 году вышел его «Сен-Map», первый французский исторический роман, вернее сказать, первый роман, в котором через конфликт между феодальным сепаратизмом и бюрократической монархией освещались вопросы исторического значения. Что касается опубликованного в 1823 году эссе Стендаля «Расин и Шекспир», то оно прошло почти незамеченным.