- А ну, "парень что надо”, иди-ка сюда, - позвал он Андрея.
Тот подошёл.
- Ну, товарищ солдат, как тебе служится?
- Нормально, товарищ старший лейтенант! - ответил Андрей.
- А ну-ка, скажи, сколько времени ты уже служишь?
- Три месяца.
- И сколько раз, за это время, ты написал домой? - спросил ротный, строго глядя в глаза солдату.
Андрей отвёл взгляд.
- Откуда он знает, что я ни разу не написал? - подумал он. -Да и о чём писать?
Написать больной матери правду, он не мог, а лгать не хотел.
Ротный понял его мысли:
- И что ты думаешь, если ты не напишешь вообще, твоей матери будет легче?
Андрей недоумённо посмотрел на ротного:
- Что ему известно о его матери? Или, может, что-то случилось дома, и ему сообщили?
- На, держи! - сказал ротный, протягивая ему письмо. - Твоя мать написала в штаб о том, что её сын, Глеб Андрей, ушёл в армию и пропал без вести. Ты хотя бы свой адрес, мог дать родным, чтоб они знали, что ты действительно служишь?
Андрею стало стыдно.
- Больше этого не повторится, - проговорил он.
- А ты попробуй, повтори! Я тогда тебе задам! - показав кулак, пригрозил ротный. - Заставлю сто штук в день строчить.
- Ну ладно, раз у вас тут всё в порядке, мне пора, - сказал Громов, обращаясь к остальным. - Вы собирайтесь, вечером прибудет машина с новенькими, а вас заберут. Сегодня разрешаю не работать, вас и так догнать не могут. Отдыхайте сегодня, прощайтесь.
Он вскочил в ожидавший его вертолёт и улетел. Ребята остались стоять в растерянности. Счастливчики, окончившие службу, скоро уедут домой. А остальным ещё пахать и пахать. У Андрея сжалось сердце. Когда же он дождётся этого часа? И дождётся ли? Его служба только-только началась и у него в руке всего лишь первое письмо из дома. В том, что оно лишь первое, конечно, виноват он сам, их могло быть больше.
- Ах да, письмо… - подумал Андрей и, отойдя в сторону, присел.
Он открыл конверт, достал оттуда согнутый лист и развернул его. Андрей сразу же узнал материнский почерк, и его сердце сжалось. Он быстро начал читать. Письмо, действительно, было предназначено начальнику штаба. В нём мать, и вправду, искала своего сына, то есть его, Андрея.
- Эх, мама, мама... Да вот он я, жив и здоров, - подумал Андрей и вспомнил, как мать его встречала, когда он приехал из Казахстана.
Они тогда ещё долго сидели и разговаривали. И только тут он, вдруг, понял, что мать тогда плакала. Он вспомнил, как она отворачивалась от него и украдкой вытирала слёзы. А он тогда этого не заметил. Теперь ему стало так стыдно! Стыдно за всё!
- Плохой я сын у тебя, мама! - подумал Андрей, схватившись за голову. - Но я вернусь отсюда. Как обещал! Я выживу и вернусь к тебе, чего бы мне это не стоило!
Виктор, следивший за ним всё это время, подошёл и тронул его за плечо.
- Что-то случилось? - спросил он.
- Нет, просто стыдно, - дрожащим голосом ответил Андрей. - До вечера же напишу, с ребятами отправлю… Я ей обещал, что вернусь, а сам даже не написал ни разу.
Они, молча, возвращались к палатке. Теперь им было не до шуток. На душе было грустно и больно. Дембелям, ещё не до конца поверившим, что они дожили до этого часа - от того, что приходится расставаться с друзьями, с людьми, с которыми пришлось прожить бок о бок много дней и ночей и пережить все тяготы этого, Богом забытого места. Ощущение того, что они больше никогда в жизни не встретятся и, может, даже никогда больше не услышат друг о друге, ещё больше усиливало душевную боль. Они уходят, они дожили до этого дня, они сумели выжить. А что будет с этими мальчиками, которые остаются здесь? Выдержат ли до конца? Смогут ли выдержать перед здешними морозами, перед дикой тайгой? Какие ещё испытания преподнесёт им матушка-природа и отец-командир? Ведь их жизни зависят здесь не только от природных условий, а и от того, как распорядится начальство, как позаботится о них.
Остающимся ребятам было больнее вдвойне. Они тоже знали, что никогда больше не увидятся. И знали, что им ещё оставаться. С ещё большей болью вспоминались родные места, гражданка и всё, что с ней связано.
Они пришли в палатку. Повар был удивлён, но, когда они объяснили, в чём дело, он отвернулся. Отвернулся, чтобы они не увидели выступивших слёз на его глазах. Ему тоже стало больно. К этой боли прибавилось воспоминание об утренних событиях, и он уже не мог ни с кем разговаривать.