— Ничего, — говорю, повернув голову к девушке, — обязательно подай на алименты. Если не собираешься с ним сойтись. Ты не собираешься?
Опускает глаза и качает головой.
— Они пытались украсть у меня ребёнка. Это… это ужасно. Я не смогу. Никогда не смогу простить.
— Угу, — оглядываю большой живот девушки, а затем снова смотрю на её лицо. — Ну, раз уж нам делать нечего, давай и тебя накрасим.
— Ой, а можно?
— Давай, — подсаживаюсь к ней, схватив свою косметичку.
— А почему вы перестали ходить в клубы? — спрашивает Вероника, а я застываю с сывороткой в руке. Думала ли я, что буду болтать с беременной любовницей моего мужа хоть когда-нибудь, в какой-нибудь извращённой фантазии? Вообще нет. Буду ли я это делать? Да. Потому что, как ещё недавно выяснили, я странная и нелогичная, но, как говорится, ну и пофиг.
— Потому что быть женой Архангельского и быть его любовницей — это две абсолютно разные вещи. Так что, считай, ты схватила лучшую часть из того, что могло быть. Быть его женой — это слушать его маму, которая готова тебя учить двадцать четыре на семь. Блистать в обществе рядом с ним, но не затмевать. Ухаживать за ним, — беру карандаш в руки, — любить, холить и лелеять.
— А он?
— А он… А он — статус, семья. Общество. Обеспеченная жизнь. Ты вроде домохозяйка и ничего не делаешь, и живёшь в шоколаде, но это большой обман для наивных. Быть домохозяйкой — ещё какая работа. Без выходных, перерывов и права на отпуск. Так что на будущее — не ведись.
Я его встретила совсем молоденькой, вот такая, как ты, была. Только понаглее. Возможно, он думал, что я смогу побороть его маму и спасти… Но ты видела эту женщину — ни у кого нет шанса. Она усмирила меня, сделав идеальной для своего сына, хотя изначально я ей совершенно не нравилась. Девчонка без рода и племени.
— Но вы же крутая… Я вот вообще не понимаю, как Леонид мог, когда… когда у него… Вы такая…
Чуть отстраняюсь, чтоб посмотреть в лицо девчонке. Но в ней нет фальши. Ну что ж, у Лёни, по крайней мере, хороший вкус. Принимаюсь снова за своё дело.
— Обязательно его как-нибудь спрошу об этом, — отзываюсь, — лет через двадцать, когда мы все соберёмся и посмеёмся над этой ситуацией.
Теперь Вероника отстраняет лицо и смотрит на меня, удивлённо подняв брови.
— Нет. Я шучу. Такого никогда не случится, — уверяю, — даже через сотню лет.
А потом девчонка час смотрит на себя в зеркало, охает и ахает, и восхищается своей мордашкой. Делает кучу селфи. Невольно улыбаюсь, глядя на это, а затем сердце болезненно сжимается. Наверное, это никогда меня не отпустит… Хотя я думала, что отпустило. Беру пачку сигарет и спускаюсь на пролёт ниже.
Мити здесь нет. Но это не удивительно — у него же нет на меня радара, как и у меня на него. Кроме утра. Утром он всегда здесь.
Закуриваю — затягиваюсь, и становится будто бы чуть легче. Пусть это иллюзия, но так лучше, чем вообще ничего не делать. А затем набираю номер Даши. Она отвечает после второго гудка.
— Скажи, ты сильно занята завтра?
— Я свободна как птица. А что, есть предложения?
— Да. Клуб.
— Клуб?
— Ты. Я. Клуб.
= 12 =
— Почему вы не занимаетесь визажем? — робко спрашивает моя гостья.
— М? — отвлекаюсь от телефона, жуя свой омлет. Это утро следующего дня, и у нас завтрак.
— Я выставила вчера фотку на свою страничку, и мне столько написали комментов. Спрашивают, у какого визажиста делала… Вы не думали об этом?
— О чём? Чтобы красить мордашки? Нет, что ты, — хмыкаю, — а тебе комментов напишут в любом случае. Ты себя в зеркало видела?
Ставлю тарелку в раковину. У Вероники чудесные задатки повара и посудомойки. Наверное, я даже немного по этому буду скучать. Но не так, чтоб плакать — это точно. Так что, дядя Тарас, я всё ещё верю в твоё существование и очень жду.
Хватаю пачку и спускаюсь на пролёт ниже. Митя стоит и смотрит в окно, крутит в руке неначатую сигарету, явно размышляя о чём-то. Поворачивает голову на звук моих шагов.
— Меня ждёшь, сосед? — удобно умещаюсь на подоконнике. Он мне улыбается уголками губ, оглядывая мои ноги. Люблю его эти взгляды. Вот тут точно я буду грустить.
— Сегодня без кофе? — зажимает сигарету губами и щёлкает зажигалкой.
— А то. Одна раскладушка — одно кофе.