Женщины в национальной одежде мео и муонг несут на плечах коромысла с корзинками, битком набитыми зеленью. Среди долин разбросаны конусообразные холмы. Тропинки похожи на кольца, оплетающие склон. Оградительные валы на рисовых полях кажутся сверху деталями макета. С гор падают каскады воды. А вокруг — заросли, кустарник, высоченные деревья. Зелень, вездесущая, жадная зелень!.. Лишь местами вижу полосы надвигающихся туч. Звенит пронзительный, многоголосый хор цикад…
Воспоминания обрываются, как лента старого фильма. А ведь все это было сегодня! Мы приближаемся к району, где война особенно сильно напоминает о себе. В небе рокочут американские самолеты. Издалека доносится знакомый грохот взрывов: где-то идет бомбежка. Сквозь сон заплакал ребенок. Внизу, прижавшись к од
ной из свай, на которых построена хижина, лениво почесывается буйвол. Я лежу, положив голову на рюкзак, и не могу сомкнуть глаз, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в этой кромешной тьме. Мне вдруг кажется, что под левым локтем скользит что-то холодное. Ах, черт возьми! Неужели?.. Прикрываю ладонью рефлектор электрофонарика. Готова ко всему… Змея?.. Только бы не закричать! Осматриваюсь и вижу… ремешок от фотоаппарата!
Да, впрямь у страха глаза велики. Пора бы, давно пора привыкнуть ко всяким неожиданностям и опасностям, какие подстерегают в джунглях любого пришельца, а вот поди ж ты… «Боа боится маниоки»… Снова нахлынули воспоминания — лесная база, бамбуковые плантации, высокие колпаки-тюрбаны женщин… С невольным облегчением думаю о том, что в хижине на высоких сваях значительно меньше шансов встретиться с противными тараканами, чем в доме, построенном непосредственно на грунте. Однако, «на всякий случай», я снова освещаю свою циновку. Ничего, абсолютно ничего, кроме одинокого заблудившегося муравья…
Богдан проснулся и ворчит сонно:
— Погаси фонарь!
Минуту спустя я опять слышу его ровное посапывание. Вот здоровье у человека — засыпает сразу, где бы ни пришлось приклонить голову! Он может спать в любую пору суток — днем, ночью, на рассвете, в сумерки. Даже в машине, где нас немилосердно трясет на ухабистой дороге. А вот я не умею быстро приспосабливаться к новым условиям, и потом меня слишком будоражат впечатления. Мало кому из европейцев дано попасть в ту обстановку, в которой мы с Богданом оказались несколько дней назад. А ведь это лишь начало!
Постепенно меня охватывает дремота. Снова слышу протяжный, похожий на стон вздох больного, лежащего за занавеской. Точнее — за зеленой противомоскитной сеткой…
«Сабайди, сахай!»
Заснула я, сама не знаю даже когда, хотя поначалу мне казалось, что до утра так и не сомкну глаз. Проснувшись, осматриваюсь вокруг. В двух очагах горит огонь. Возле одного хлопочет наш повар. Который же час? Оказывается, уже шесть с минутами. Боже мой, как поздно!
— Можешь отдыхать! — говорит Богдан. Он сидит возле оконного проема, над которым поднята и подперта жердочкой бамбуковая плетенка, заменяющая ставню, и проверяет экспонометр фотоаппарата. — Все равно сегодня днем мы никуда не поедем…
Я огорчена. Ведь мне хотелось как можно скорее быть «там» — у цели нашей поездки. Но мы терпеливо ждем, остановившись в селении племени таи Лан Кхан, и в течение нескольких часов наблюдаем повседневную жизнь крестьян.
Вспоминаю, что сквозь сон я слышала приглушенные голоса и осторожные шаги многих людей. Теперь же дом кажется опустевшим. Перед рассветом жители уходят на рисовые поля или охотиться. В деревне остаются старики и дети.
Осматриваю «место привала». Крышу хижины осмолило дымом. Огонь весь день горит в одном из двух очагов. Два выхода (дверей нет) с приставными лестницами. Несколько оконных проемов. Я спала возле одного из них, а над головой у меня, оказывается, висели кремневое ружье, пучок ярких перьев, два лука и полный колчан стрел.
На поперечной балке надпись по-вьетнамски: «Да здравствует президент Хо!» Бамбуковые полки, ящики, корзины для риса и для сушеных овощей. Посреди хижины стоит огромная — как мельничный жернов — плоская, словно тарелка, корзина: в ней сушатся мелко нарезанные ломтики бататов. К потолку подвешены сети с металлическими грузилами. Именно такими сетями и можно ловить рыбу в быстрых и бурных горных реках. Теплая куртка и несколько противомоскитных сеток, хорошая фляга для воды и шерстяные одеяла — все это свидетельствует о том, что мы попали в дом сравнительно зажиточного хозяина.
Зеленая противомоскитная сетка, за которой лежит больной, на день откидывается в сторону. Рядом с циновкой — водяная курительная трубка, которую время от времени потягивает этот немолодой человек. Его зовут Ха Ван Кса, он таи. Его имя я вижу на похвальных грамотах, прибитых возле алтаря предков. Всю ночь его душил кашель, не давая сомкнуть глаз. Но это не главное: Кса показывает мне ногу — она опухла, а посредине опухоли видно темное пятно. Заражение? Пожалуй, нет — боль небольшая.
— Предположительно бери-бери, — говорит Кхам Фой.
— Чем можно ему помочь?
— Надо везти в больницу.
Мы снабжаем больного пабиальгином, кодеином и поливитаминами, советуем поскорее добраться до больницы. Жена Ха Ван Кса, которой Кхам Фой передает наши таблетки, внимательно слушает его наставления.
— Хорошо, мы все сделаем! Больница недалеко отсюда, в горных пещерах, всего двадцать пять (!) километров… — объясняет нам Нгеун, знающий этот район. — Вернется с охоты сын Кса, придут соседи с поля, они приготовят носилки и доставят больного к врачам.
У нашего хозяина детей немного — «всего» пятеро. А вообще в семье девять человек. Двое младших пришли из лесной школы. Оба, мальчик и девочка, уже умеют читать и писать. Их старший брат, только что вернувшийся с охоты, ставит ружье в угол и присаживается возле отца.
Воздух, тяжелый и какой-то липкий от зноя, затрудняет дыхание. Доносятся отголоски грома, явно непохожие на бомбежку, — где-то стороной проходит гроза. Но живительное, прохладное дуновение ветра, к сожалению, не доходит сюда. Полулежа на бамбуковом полу, рядом с оконным проемом, слегка прикрытым циновкой, выглядываю наружу. Сверкает и переливается на солнце вода, текущая по трубам из полого бамбука. Две девушки в черных юбках и черных же блузах с серебряными пуговицами наполняют водой большую кадку. Невольно тянусь к термосу и жадно пью заваренный «по-польски» крепкий, почти черный чай.
Люди уже осведомлены о том, что в деревню прибыли европейцы. На дороге возле хижины я вижу группу людей — спокойных и не назойливых. Мимо проходит немолодая женщина, на шее которой вздулся огромный зоб. Мы находимся высоко в горах, где недостаток йода и соли дает знать о себе такими вот заболеваниями.
Заросли кактусов ощетинились острыми колючками. Богдан увековечивает на цветной фотопленке ярко-красные цветы, которые растут над подземным убежищем. Повсюду мы видим рвы и противовоздушные траншеи — деревня перепахана ими вдоль и поперек. Одни тянутся около тропинок, другие — возле хижин. Несмотря на самолеты, почти беспрерывно ревущие в небе, несмотря на частые отголоски бомбардировок, немногочисленные оставшиеся в деревне жители спокойно занимаются своими делами. Невысокий мальчишка подогнал буйвола к подземному хлеву: животные пасутся только по ночам. Молодая женщина толчет рис в ступе. Тяжелый пест мерно опускается в ступу, выдолбленную из толстого ствола какого-то крепкого дерева. Внезапно промелькнувшая мысль наполняет меня тревогой — увижу ли я все это, когда буду возвращаться во Вьетнам?..
…Еще днем мы покинули деревню гостеприимных таи. Вокруг — горы и джунгли. Красиво, словно в сказке. Деревья, кусты, обомшелые стволы. Все это опутано лианами и какими-то вьющимися растениями. Глубокие ущелья, по дну которых стремительно бегут серебристые ручьи. Тут и там, на узких террасках взгорий, в котловинах и на крутых склонах гор, зеленеют небольшие рисовые поля — результат упорного труда мирных людей. Почерневшие от времени водяные колеса, медленно вращаясь, низвергают каскады воды на жаждущую влаги землю. Из плотной, кудлатой, похожей на вывороченный тулуп зелени нет-нет да и выглянет дерево с гроздьями белых цветов, напоминающих черемуху. Жаль, что поблизости нет лесников с той базы, где мы недавно ночевали, — они безошибочно назвали бы нам эти цветущие деревья, рассказали бы об их свойствах. Сейчас же Кхам Фой, смущенно улыбаясь, беспомощно разводит руками: он этого не знает.