Андрей поклонился, поздоровался, сел напротив.
- Опоздал немного, - сказал он.
- Опоздал, потому что торопился, - ответил китаец. - Не надо торопиться. За временем не угонишься. Уходит автобус - пусть уходит. Это не твой автобус. Улетает самолет - пусть летит. Это не твой самолет. Уходит девушка - пусть идет. Это не твоя девушка.
- А если умирает девушка? - неожиданно спросил Андрей.
- Значит, она не уходит, - Чан твердо посмотрел Андрею в глаза. - Она остается.
- Со мной?
- С тобой.
Андрей невольно оглянулся, но, кроме трепещущих на земле и в листве солнечных бликов, ничего не увидел. И смешавшись, поднял к лицу чашку.
- Она здесь, - сказал китаец чуть слышно. - Я ее вижу. Ты мне не веришь? - спросил он, поймав ускользающий взгляд Андрея. - Тебе сказать какая она?
- Да.
- У нее длинные рыжие волосы. На ней синие джинсы и полотняная куртка с молниями...
- Она что-нибудь говорит?
- Молчит, - сказал китаец, глядя в вишневую листву.
- Зачем она здесь? - Андрей спросил, не поднимая глаз от стола - он боялся столкнуться взглядом со Светой.
- Ты сам ее вызвал. Все время вызываешь... Не отпускаешь...
- Это плохо?
- Для тебя плохо.
- Она хочет, чтобы я ее отпустил? - в голосе Андрея невольно прозвучала обида.
- Нет, - ответил китаец.
- Как же мне быть?
- Живи, - ответил Чан и Андрей понял, что продолжать этот разговор не следует, что-то подсказывало - остановись. Но он не мог не задать еще один вопрос...
- Скажи... Ты можешь научить меня видеть подобные вещи?
- Да, - помолчав, ответил китаец. - Но это слишком...
- Дорого? - уточнил Андрей.
- Нет, - китаец сделал отбрасывающий жест рукой, словно его заподозрили в чем-то недостойном. - Это слишком долго, опасно, потребует много жертв от тебя. Ты молод, тебе рано видеть... И потом.., должно быть позволение высших сил, - закончил китаец.
- Как я буду знать, что такое позволение есть?
- Если позволение будет, ты узнаешь. Однажды проснешься и почувствуешь - можно. А если спрашиваешь, значит рано. Собираешься уехать? - неожиданно спросил Чан.
- Откуда ты знаешь? - изумился Андрей.
- Поезжай, - с какой-то отстраненностью произнес китаец, закрыв глаза. По лицу его скользили солнечные зайчики, пробивающиеся сквозь листву. Пора.
- Я привык к тебе...
- Это хорошо.
- Мы еще увидимся?
- Ты опять приедешь сюда... Застанешь меня живым или мертвым, но увидимся, - произнес китаец странноватые слова и улыбнулся виновато.
***
За неделю Андрей собрался, купил билет, попрощался с теткой и выехал в свой город. И теперь, глядя со, второй полки на знакомые пригороды, чувствовал, что все еще не избавился от оцепенения в душе. Без радости возвращался, настороженно, с опаской. Его никто не встречал, он не сообщил о своем приезде даже матери. В купе молча собрался, кивнул попутчикам и вышел на перрон. Домой отправился пешком. И, проходя квартал за кварталом, словно здоровался с городом.
Едва позвонил в дверь, мать открыла тут же, словно стояла в прихожей и ждала его. Она припала к его груди и на какое-то время замерла.
- Ну и слава Богу, - проговорила, наконец. - И слава Богу... И ладно. И хорошо.
Андрей бросил на вешалку куртку, сумку оставил на полу, присел к кухонному столику.
- Как тут у вас?
- Все хорошо, Андрюша, все хорошо.
- Никто не искал, никто не звонил, никому я не нужен?
- Вроде, не звонили... Все знают, что тебя нет в городе... Чего звонить...
- Опустел, значит, город, обезлюдел.
- Не скажи... Такие толпы по магазинам носятся - того и гляди затопчут! А, знаешь... - обернулась мать от плиты, - был звонок... Совсем недавно... Как же он назвался? Тут у меня записано на календаре... Вот, Павел Николаевич. Знаешь такого?
- Встречались.
- Он хороший человек?
- Надеюсь. Ничего не передавал?
- Спросил, когда возвращаешься.
- А ты?
- Не знаю, говорю... Я ведь и в самом деле не знала, когда приедешь... Предложила ему оставить телефон - отказался. Сказал, что ты знаешь, как его найти.
- Найду, - обронил Андрей.
- А больше, вроде, никто не звонил, - мать попыталась продолжить разговор, но Андрей замолчал. А уже вечером, погуляв по городу, начав потихоньку привыкать к нему, набрался, наконец, решимости позвонить родителям Светы. Он понимал, что позвонить все равно придется и чем быстрее это сделать, тем лучше. Иначе он будет думать только об этом звонке, только к нему готовиться, только его опасаться. Дождавшись, когда мать выйдет на кухню, он набрал знакомый номер. Трубку - поднял отец Светы и Андрей поразился перемене - его голос был почти старческий.
- Здравствуйте, Сергей Николаевич... Это Анд" рей.
- Андрей? Простите... Какой Андрей?
- Не узнаете, Сергей Николаевич?
- А... Теперь вот узнал, - на другом конце провода наступило молчание, и чем дольше оно продолжалось, тем становилось тягостнее. Андрея понял, что разговора не получится.
- Я только сегодня приехал... И вот решил позвонить...
- Понятно... Проветрился, значит, немного, развеялся... Спасибо, что не забыл, это приятно.
- Как я мог забыть,. Сергей Николаевич!
- Вот и я говорю... Только вот что, Андрей... Не надо больше звонить. Знакомство исчерпано, воспоминания, связанные с тобой, радостными не назовешь... Живи себе, - из трубки послышались частые короткие гудки.
Андрей осторожно положил трубку на рычаги и остался неподвижно сидеть у телефона. Ничто не изменилось в его лице, во взгляде, в позе. Человек, взглянувший на него со стороны, увидел бы лишь невозмутимость Андрея, спокойствие, хотя точнее было бы назвать его состояние какой-то окаменелостью. Этому он научился у китайца. Радость ли у тебя, горе, испуган ты, подавлен, торжествуешь победу - твои чувства пусть клокочут внутри. Единственное, по чему можно было догадаться о волнении он вскидывал голову, словно подставляя лицо под удары, от которых не уклонялся, которыми скорее упивался. И вот сейчас, услышав короткие гудки, положив трубку на рычаги, Андрей незаметно для самого себя вскинул подбородок. Бейте, дескать.
Заслужил.
Был ли он потрясен разговором, обескуражен, сражен? Нет. Более того, наступило горькое удовлетворение. Незаслуженная обида всегда освобождает человека для действий свободных и раскованных. Он сделал то, что считал необходимым, он позвонил, и только он один знает, чего ему это стоило, он произнес слова, которые казались ему уместными. Он сделал свое дело. С ним не пожелали разговаривать? Как будет угодно.