Овсов залпом выпил полстакана водки, прислушался к себе, осторожно поставил стакан на стол. Потом несмело, как бы стесняясь, взглянул на собственное отражение в окне и со вздохом откинулся на спинку стула.
— Ну вот, — пробормотал чуть слышно. — И хорошо.
— Добрый вечер, Степан Петрович, — простыня на двери колыхнулась и в просвете появилась девичья мордашка в белом больничном кокошнике. — Не помешала?
— А, Валя, — Овсов улыбнулся, не оборачиваясь. — Входи... Всегда рад тебя видеть.
— Да ну, рад видеть! Заливаете, Степан Петрович!
— Ничуть, — Овсов убежденно покачал головой, продолжая наблюдать за сестрой в оконном отражении. Валя прошла вперед, села на угол стола, выдавая тем самым их достаточно близкие отношения. Взяв стакан, понюхала, отставила в сторону, подальше от себя. — Хочешь выпить? — спросил Овсов.
— Нет... Дрянь какая-то.
— Да, водка неважная, — согласился Овсов и, поколебавшись, осторожно положил ладонь на Валино колено, которое вызывающе светилось прямо перед его глазами.
— Не позовете, не пригласите, — проворчала Валя, запустив пальцы в его волосы.
— Прекрасно знаешь, что я всегда тебе рад... Когда бы ни пришла.
— А я хочу слышать зов, — Валя с дурашливой капризностью выпятила губы.
— Ты его слышишь.
— Не всегда!
— Понимаешь, — Овсов провел рукой по ее бедру, но когда хотел убрать ладонь. Валя ее задержала. — Понимаешь... В определенном возрасте мужчина уже не может вот так запросто что-то там намекать красивой девушке. Поблажка нужна, посыл какой-то...
— И какая же тебе еще нужна поблажка? И какой же тебе еще нужен посыл? — она легко перешла на «ты». — Ты должен знать. Овсов, что возраст, которого ты опасаешься... Еще не наступил. Для тебя еще не наступил.
— Виноват, — пробормотал он. — Исправлюсь.
— Торопись, Овсов.
— Хорошо, — кивнул он. — Сегодня... Остаешься? — он невольно посмотрел в сторону узкой кушетки и тут же, поняв, что девушка заметила его воровской взгляд, густо покраснел, но взял себя в руки и спросил с улыбкой: Или как?
— Что же мне остается... Зов прозвучал... Надо как-то откликаться, — она взъерошила седые волосы Овсова, спрыгнула со стола. — Пойду па последний заход, там где-то в семнадцатой бабуля причитает...
— Пусть причитает, — обронил Овсов. — Ей так легче.
— Может, кольнуть ей чего-нибудь?
— Кольни.
— А чего кольнуть-то?
— Это не имеет значения... Ей важно, чтобы вокруг немного посуетились, побегали, — проговорил Овсов как-то отстраненно, думая о своем.
— Помрет бабуля?
— Нет, — Овсов обернулся на стоявшую за его спиной Валю. — Во всяком случае, не скоро. Она еще лет десять будет постанывать, покряхтывать, попукивать... Родня привезла ее, чтоб хоть немного отдохнуть, дух перевести... Ты заметила, какой у нее аппетит? — усмехнулся Овсов. — Обрати внимание. Трех хороших мужиков прокормить можно...
В коридоре простучали быстрые частые шаги и смолкли у двери ординаторской. В больнице знали об отношениях хирурга и медсестры, и вот так сходу распахнуть дверь в ординаторскую не решались. Ничто не изменилось в позах Овсова и Вали, они не сделали ни единого движения, но между ними сразу появилась какая-то отчужденность. Теперь, кто бы ни вошел, он увидит лишь руководителя и подчиненного. И ничего больше. Занавеска отошла в сторону и вместо фиолетового штампа появилось встревоженное лицо пожилой женщины.
— Степан Петрович... Извините, Валечка, — даже во взволнованном состоянии, женщина не упустила возможности легонько куснуть сестру. — Там такое, такое... Степан Петрович, — и она без сил опустилась на кушетку, но взглянув на Валю тут же встала, словно невзначай села на чужое место.
— Привезли на попутной машине... Я не знаю, что это такое...
— И где «оно»? — спросил Овсов с еле заметным раздражением.
— Сразу на рентген отправили.
— Хорошо. Сейчас иду, — последние слова прозвучали, как просьба оставить его одного. Обе женщины поняли и быстро вышли. Овсов несколько мгновений сидел неподвижно и лишь дождавшись, когда хлопнет дверь в коридор, открыл тумбочку и достал бутылку. Встретившись с собой взглядом в темном оконном стекле, подмигнул, извиняюще развел руками и, налив полстакана водки, медленно выпил.
— Так-то будет лучше, — проговорил негромко и, завинтив крышку, поставил бутылку в тумбочку стола. Он привык четко оценивать свои ощущения и сейчас, почувствовав в душе что-то теплое, обнадеживающее, задумался. И тут же понял в чем дело — в бутылке оставалось еще достаточно водки и у него будет возможность выпить после операции.
То, что лежало на операционном столе, являло собой зрелище довольно страшноватое. Это было какое-то месиво из мяса, костей, окровавленной одежды. Привычные контуры человеческой фигуры даже не угадывались. Человека положили на стол совсем недавно, но из-под него уже вытекала кровавая жижица, которую и кровью-то назвать было нельзя.
— Ни фига себе! — невольно пробормотал Овсов.
— Такого еще не было, Степан Петрович, — прошептала женщина, которая недавно приходила в ординаторскую.
— Он живой? — спросил Овсов.
— Пульс есть, но слабый... Затухающий.
— Снимки сделали?
— Проявляют.
— Вы бы хоть форму ему какую-нибудь человеческую придали, — проворчал Овсов. — Чтоб похоронить можно было в гробу, а не в ведре Будут снимки, принесите... Я У себя.
Овсов повернулся, чтобы уйти, уже дошел до двери, но что-то его остановили. Хирург обернулся, еще раз окинул взглядом кровавую горку, возвышающуюся над столом, и вдруг встретился взглядом с этим существом — иначе его назвать было нельзя. Да, из складок сорванной кожи, торчащих розовых костей на него смотрели глаза. Овсов подошел поближе, думая, что показалось, померещилось. Нет, это действительно были глаза и они в упор смотрели на него, не мигая.
— Ты меня слышишь? — спросил Овсов, н голос его дрогнул.
Глаза мигнули.
— Ты живой? — произнес Овсов скорее утвердительно, чем с вопросом. Глаза опять мигнули.
— Он в сознании, — Овсов распрямился и обвел всех взглядом, в котором уже не было ни раздраженности, ни уверенности. В его глазах была полнейшая растерянность, если не ужас. — Готовьте, — пробормотал он и, круто повернувшись, вышел.