— Куда столько? — строго спросила мать, стоящая за плитой, сплошь заставленной кастрюльками и сковородками, в которых что-то кипело, пыхтело и ворчало. Несмотря на открытую форточку, на кухне было чрезвычайно жарко.
— Как куда? — несколько смущенно ответил Влад, так и не разучившийся бояться мамы, когда дело касалось алкоголя и табака. — Пить!
— Ну, водку-то понятно, — согласно кивнула Александра Степановна, — а шампанского зачем столько? Мне, ты знаешь, и бокала на вечер хватит, значит, ей? Она что, у тебя алкашка?
— Мама! — возмутился Влад. — Ну что ты говоришь! Во-первых, на два дня, во-вторых, мало ли… Может, в гости куда пойдем.
— Ну уж нет! Раз в год приезжает домой, и еще какие-то гости! Никуда не пущу!
— Хорошо, — сказал он, решив оставить решение этого вопроса на завтра.
— Вот, возьми сахар, вот — лимон нарезанный, а чай я сейчас принесу.
Влад взял сахарницу, тарелочку с лимоном и пошел в комнату. Там Жанна заливалась смехом, а довольный отец что-то ей нашептывал.
— О чем это вы здесь? — спросил.
— Да я, — ответил Дмитрий Евгеньевич, — про тебя маленького рассказываю. Как ты, по деревьям лазая, шорты разорвал и голышом домой прибежал или как, на велосипеде катаясь, сорвался и на дно котлована угодил, в лужу к головастикам. А еще… — Отец развернулся к смеющейся Жанне.
— Хватит! — прервал его Влад. — Нашел о чем рассказывать!
— Хорошо, — развел руками Дмитрий Евгеньевич, — о детстве прекращаю, начинаю о юности…
Тут вошла Александра Степановна, неся на подносе чашки с блюдцами и большой заварочный чайник.
— Так, — спросила она, поставив поднос на стол, — может, кому и варенье?
— Обожаю варенье! — сказала Жанна.
Это известие Александру Степановну заметно обрадовало — она быстро сходила на кухню и вернулась с двумя маленькими чашечками.
— Это, — сообщила она, — клубничное, а это — абрикосовое. Ну ладно, вы тут пейте, а я пойду продолжать свое занятие.
Мама Влада была женщиной «в возрасте», но нельзя сказать, что пожилой. Хоть волосы у нее и были седые, но она красила их в темный цвет, никаких других признаков старости, помимо морщинок вокруг глаз, у нее не было. Несмотря на полноту, двигалась она быстро, движения ее были ловкими, казалось, все у нее ладилось и получалось. В хозяйстве она была педантична до крайности, каждая вещичка, будь то моток ниток, носок или ложка, находилась на своем месте, и, если Дмитрий Евгеньевич по рассеянности что-нибудь перекладывал, она тотчас это замечала и немедленно приводила все в порядок. Всю свою жизнь она проработала бухгалтером, сейчас вышла на пенсию и с удовольствием посвящала время даче, которая — дом с верандой, симпатичный, аккуратный, грядки ровненькие, ветви у деревьев и кустов подстриженные — являлась предметом ее нескрываемой гордости. Она так любила копаться в земле и возиться с «деревцами», как она их любовно называла, что, казалось, дай ей десятин побольше, то на участке и газон появится, и бассейн, и фонтан — а дай еще, так и целый парк разобьет.
Отец также был пенсионером, молодость и зрелость он посвятил государственной службе, что давало повод ему, во-первых, постоянно повторять, что жизнь свою он прожил честно — не в пример нынешним «ворюгам», во-вторых, открыто не принимать все то новое, что появилось в стране после так называемой перестройки. Влад всегда старался избегать полемики с ним, когда речь заходила о политике и о современной России, ибо переспорить Дмитрия Евгеньевича было невозможно, так как главным его аргументом было «раньше жилось лучше». Деньги у сына они наотрез не брали, говорили: «Ты еще молодой, тебе нужнее», а пенсии на все не хватало, потому, конечно, «раньше жилось лучше». Влад, впрочем, относил это к ностальгии по утраченной молодости. Дачу отец воспринимал как суровую необходимость, как способ не приобретать овощи и фрукты в магазине или на рынке, а выращивать самому, любимым же местом отдыха его была не веранда перед аккуратным домиком, как у Александры Степановны, а мягкий диван в квартире, лежа на котором он любил погружаться в чтение периодической печати — выписывал газет штук пять да три журнала, — когда же их прочитывал, брался за какую-либо книгу, чаще по новейшей истории, реже — по древней. Стариков своих Влад любил и при каждом посещении родного гнезда давал себе слово наведываться как можно чаще, но по возвращении в Петербург круговорот личных забот и тревог опять захватывал его, увлекал в пучину, и так до тех пор, пока в нем вновь не просыпалась совесть и не заставляла ехать в Колпино. «Раз в год» — тут Александра Степановна, склонная к преувеличению всего и вся, конечно, пошутила, но в чем-то она была, конечно, права — приезжать можно было и чаще.