— Ну как же, — с раздражением сказал Влад, — на такую «звезду» — и не обращать внимания!
— Нет, вы подождите, — продолжил хозяин. — Хотите послушать стихи, какие нам нынче Василек принес?
— Вы поэт? — спросил у него Влад.
— Я творческая личность! — ответил тот.
— Ага, понятно, — кивнул Влад.
— Владислав! — Константин Сергеевич достал какие-то полумятые листки. — Помните лермонтовские:
— Помню отлично.
— А теперь послушайте, что наш уважаемый соседушка написал:
— А вам, — обратился к Василию Влад, — не приходило в голову «Евгения Онегина» переделать?
— Я вам что, — ответил тот, — неприятен? Что это вы все время пытаетесь меня подколоть?
Влад смутился от прямого вопроса. В этот момент зашла Зинаида, расставила кружки, закуски и опять удалилась. Воспользовавшись моментом, он вместо того, чтобы ответить Василию, начал разливать пиво, заодно рассказывая, где его приобрел, а внутри себя досадуя на то, что сей неприятный «субъект», как он прозвал Василия, сидит с ним рядом за столом, пьет его пиво, а Константин Сергеевич мало того, что не пытается его прогнать, но, видимо, даже находит какое-то удовольствие от общения с ним.
Не услышав ответа Влада, Василий опять скорчил рожицу и принялся, очевидно, цитировать:
— «Ты только изреки: обманул я, уязвил, налгал, наклеветал, насплетничал на ближнего? Изрыгал хулу? Злобу? Николи! Нарушил ли присягу в верности царю и отечеству? Производил поборы, извращал смысл закона, посягал на интерес казны? Николи! Мухи не обидел: безвреден, яко червь пресмыкающийся…»
Константин Сергеевич и Игорь Николаевич, видимо, уже привычно засмеялись.
— Откуда это? — спросил Влад.
— Гончаров, «Обрыв», — ответил ему Василий. — Читывали?
— Читал. Была у меня какая-то командировка в Новосибирск, на неделю, город — прескучный, дел было мало, а для какой-то цели, мне неведомой, захватил я с собой именно эту книгу. Там-то, от безделья, ее и прочитал.
— Ну и как?
— А вам-то что? — бросив на него взгляд исподлобья, спросил Влад.
— Мне — ничего. Просто интересно. Я, видите ли, в свое время пытался стать специалистом по русской словесности, но — не вышло. А интерес остался.
— А что ж так, «не вышло»?
Василий сложил вместе ладони рук, поднял глаза кверху и произнес:
— Не вышло, батенька, не вышло.
— То есть вы собирались, я так понял, стать филологом, да передумали?
— Ой, не передумывал я! Обстоятельства, обстоятельства — а они, как известно, выше нас.
— И в чем же заключались?
— Как это в чем? Известно — в алкоголизме. Поначалу, там, на лекциях просиживал, семинары посещал, пятерочки получал, был способным студентом, а после вдруг так пофигу все стало, на экзамен мог прийти мало того что с похмелья, так еще бутылочки три с утра пивка уже употребив, — маялись, маялись со мной, да распрощались.
«И поделом», — подумал Влад.
— Так что там Гончаров? — повторил свой вопрос Василий.
— А?
— Ну, «Обрыв».
— «Обрыв»? Хорошо, расскажу. Все свободное время я посвящал чтению, и мало-помалу где-то к четыреста пятидесятой странице книга стала меня занимать.
Константин Сергеевич издал смешок, Игорь Николаевич заулыбался. Влад продолжал:
— Но к шестьсот пятидесятой я уже плакал, ронял слезы на листы, к семисотой рыдал, а к семьсот шестьдесят девятой, когда роман наконец закончился, я опять был спокоен. Сначала было я подивился умению человека писать так много и долго, потом в послесловии прочел, что господин Гончаров работал над ним восемь лет, подумал, что за такой срок можно написать при желании в два раза больше, и не стал корить автора за то, что он мучил читателя.
— Ха! — Василий почесал затылок. — Это же — классик! А вы его…
— А вы его? — переспросил Влад и, заметив, что пиво в кружках у всех заметно поубавилось, принялся подливать.
— И я — его, — засмеялся Василий. — Раньше-то я, может, чуть и почитывал, сейчас не до того.
— Чем же вы таким важным, позвольте полюбопытствовать, занимаетесь?
— Как это чем? — В голосе Василия сквозило явное удивление. — Пью!
— Здорово, — произнес Влад, — а живете, простите, на что?