– Что-то ищем? – возле Власовой возник секьюрити в сшитой по фигуре форме.
– Да, Александра Борисовича, – и, не дожидаясь реакции, толкнула знакомую дверь – финансовый директор имел запасную резиденцию на этаже арендаторов.
При виде входящей на хмуром, скрытом огромными очками узком, испещренном морщинками лице Петракова появилась радостная и вместе с тем озадаченная улыбка.
– Наташенька моя пришла! А я тут, понимаешь, последние бумаженции разбираю. Не чаял. Мы вроде договорились на семь у тебя с договорами. Или… передумала?
– Передумала. Надо поговорить, Саша.
Забелин стоял в лоджии, раздраженно вслушиваясь в ночной плеск моря и пытаясь разобраться в новых для себя ощущениях.
После аквапарка, разместившись, они спустились в вечерний ресторан. Лицо Юли, с интересом всматривающейся в бокал сухого, светилось от несходящей задумчивой улыбки.
– Юлочка. – Они только что вернулись после очередного танца. – Как же мне хорошо с тобой.
– У? – Она отвлеклась от бокала. – Это не со мной. Это местный воздух.
– Чепуха. Полная чепуха. Хоть в эскимосском чуме, но – ты!
– Но я не хочу в чум.– Она хихикнула. – Хорошее вино. Я, вообще-то, не пью. Но это хорошее.
От дневного страха не осталось и следа. Забелин сидел напротив, глядел на чудное ее лицо и утопал в нежности.
– А ты помнишь, что сказала мне там, в трубе?
– В трубе? Разве там можно было еще и говорить?
– Значит, послышалось? Жаль. Это было так здорово.
– В самом деле? Тогда, может, не послышалось.
– Но тогда… Должен ли я понять…
– Очень может быть. Ты только не торопи, ладно?
– Ладно, – охотно согласился он. – Десять минут молчу как партизан. А потом поднимаемся ко мне.
Но потом произошло что-то непонятное. Без видимой причины она сделалась той вялой, ушедшей в себя «плохушкой», какой была при их знакомстве. Поднявшись на этаж, кивнула без выражения и, даже не попрощавшись, быстро заперлась в своем номере.
– Да на кой черт мне все это, – выругался вслед Забелин. И теперь, озлобленный, он поверял равнодушному к нему морю все, что он думал по поводу себя и своего неуклюжего, к тому же неслучившегося романчика.
В дверь постучали. На пороге, переодетая в халат, но с тем же мрачно-углубленным видом, стояла Юля.
– Что случилось? – Он не смог преодолеть неприязнь, и она отшатнулась было, но решилась.
– Можно я у вас побуду? Недолго. Как-то мне одной неуютно. Я бы выпила чего-нибудь, – поежившись, девушка прошла к ближайшему креслу.
– Шампанское всунули теплое. – Забелин все-таки захватил бутылку из ресторана. – Пойду подержу под водой.
Но едва он скрылся в ванной, как из гостиной донесся придушенный вскрик.
Он выскочил стремительно.
Юля, свесившись в кресле, хрипела. Лицо ее, с выпученными глазами и перекошенным ртом, сделалось отталкивающим, из угла губ обильно вытекала слюна. Трясущееся в конвульсиях тело сползало на пол. На долю секунды зрелище это вызвало в нем невольное отвращение, но надо было помочь. Стряхнув оцепенение, он подхватил ее, падающую, и изо всей силы прижал к себе колотящееся тело. Он услышал скрежет перетираемых друг о друга зубов и резким, сильным движением разжал их. Рукав его рубахи стал мокрым от непрерывно льющейся слюны. Она еще продолжала хрипеть и извиваться в его тесных объятиях. Потом постепенно затихла. Открытые глаза ее застыли, с мольбой глядя на него.
– Все хорошо, все хорошо, – произнес он. – Уже хорошо.
Забелин поднялся, перенес маленькое тельце на кровать, пытаясь ее успокоить. А она, неподвижная, все так же умоляюще смотрела на него. И наконец Алексей понял: она его не видит и не слышит. Лишь инстинктивно ручкой уцепилась за рубаху, словно моля о помощи. И тогда на месте появившегося было невольного отвращения к уродству в нем возникла и стала разрастаться волна бесконечной нежности к несчастной девочке и страх при мысли, что она может умереть.
– Так вот оно! – бормотал Алексей, с силой встряхивая ее за плечи и судорожно прикидывая, как, не зная языка, вызвать врача. – Вот оно что!
– Что «оно»? – прозвучал слабый голос.
Лежа на кровати, Юля оглядывалась в сильном беспокойстве:
– Как я здесь?.. Со мной что-то было.
Забелин кивнул.
– Опять! Господи, опять. – По ее лицу потекли слезы. – И как же стыдно. Ты… вы уж простите!
– Ты! Ты! Что еще за «вы»? Только «ты». И все ерунда, все отступит.
Юля благодарно провела по его запястью:
– Я полежу чуть-чуть.
Поспешно кивнув, он вышел в гостиную.
– Дверь! Только не закрывайте дверь!
Он подошел к мини-бару, выгреб миниатюрные бутылочки с коньяком, виски, водкой и, беспрерывно свинчивая головки, влил все во вместительный стакан и одним махом выпил.
Спустя некоторое время тихо вышла и Юля. Удрученная, села в то же кресло.
– Напугала?
– Без проблем… Разве что чуть-чуть.
– Можно выпить? – Давясь, она сделала большой глоток шампанского, закашлялась. – Это эпилепсия, – безысходно объяснила Юля.
Чуть помолчала.
– Хотя я надеялась. Я сделала томограмму, и мне сказали, что очага нет. Как же я обрадовалась.
Забелин вспомнил вспыхнувшее жизнью лицо после того телефонного звонка.
– Наверное, снимок не получился. Это года три назад началось. Сначала во сне. Я-то не помню – муж заметил. Я замужем была.
– Удрал?
– Он ребенка хотел. А я стала бояться. Врачи, правда, говорили, что можно.
– А что еще говорили врачи?
– Много. Что это родовая травма. Оказывается, так бывает – может двадцать, тридцать лет не проявляться. И что надо… – Она замялась.
– Что надо?
– К психиатру на учет. Чтобы психотропными все время давил. А иначе – эпилептический синдром.
– Эпилептический… чего? – Забелин изо всех сил пытался выглядеть ироничным.
– Синдром. Это когда вроде комы. Я не хотела. Лечилась как могла. К знахарям ездила. Даже решилась на операцию – мне сказали, что за границей за сто двадцать тысяч очаг можно вырезать. После томограммы думала – пронесло, месяц ведь приступов не было. И вдруг – очень я сегодня испугалась под водой – будто голос какой-то говорит: «А теперь я тебя утоплю». И я впрямь тонуть начала.
– Тоже – тонуть. Так, хлебнула чуток. Сильный же ты человек, Юля. Столько страха – и одна. Все в себе.
– У каждого своих забот хватает. А мне это наказание Божье. Хотя был момент, размечталась. Не поверите – о вас. Но Бог напомнил. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.
– Опять двадцать пять. Это тебе пора перестать бояться. Мы ведь теперь вдвоем, так?
Почувствовал, как притихла она.
– Так! Нет ничего неизлечимого, кроме смерти. И гробить тебя психотропными мы не станем. Тут главное, чтобы вместе. Между прочим, я классный массажист, особенно на позвоночнике. Зря улыбаешься, это все связано. И насчет толковых врачей, так тоже, знаешь, связями оброс. И вообще – сразу из аэропорта заедем к тебе. – Отвечая на безмолвный вопрос, сердито добавил: – Вещички заберем. Раз уж ты под мой медицинский присмотр переходишь, то и жить у меня будешь. Не сердись. Это я тебе так неуклюже в любви объясняюсь.
– Но зачем тебе это? Увидел же…
– А не твое дело. Разговорилась больно.
Он прервался, потому что Юля, поднявшись, обхватила его за шею.
– Алеша, я там, в трубе, только половину, но… я тебя очень, очень. Только ты знай, знай только. Ты ничем, ничем! Если что… Если не получится, ты не обязан. Я сама уйду тут же, как увижу. Потому что это за грехи.
– Молчи же!
– Нет, нет, это важно! Я поняла – нельзя становиться рабом денег. Они – инструмент. Но когда они цель, то тогда приходит беда. Ты понимаешь, да?
– Успокойся. Нашла время.
– Но ты дослушай! Деньги либо приносят благо, либо разрушают. Главное, что в душе. Мы не должны погружаться в корысть!
– Ну, хорошо, не погружайся. Тебе причитаются сто двадцать тысяч. Раздай их своим монастырям, церквам, если тебя это успокоит. Только помни, что кто-то их же и разворует.