– Колоритная вы, оказывается, фигура, Александр Борисович.
– А вы думали? Я к чему это? К тому, что насквозь вас со всеми вашими подходцами читаю. Только беда моя, а ваша удача, что во всей этой сваре у меня один интерес был – Наташенька. И если б не она, во бы вам чего выгорело! Так что за нее, если обидите, вам взыщется. Вот теперь и посошок можно.
Он поднялся, посмотрел насмешливо на обескураженного Забелина:
– Ничего, оправитесь. Жизнь – она такая. Вчера при персональной машине, а сегодня, глядь, и мусор по утрам выносить.
И, энергично вскинув руку, бывший финансовый директор НИИ «Информтехнология» Александр Борисович Петраков пьяненькой походкой удалился.
Звонок под утро показался тревожным. То ли попал на самое томное время сна, то ли и впрямь в неприятностях есть свойство передаваться во внешних звуках, но даже Юля, заснувшая лишь под утро, беспокойно задвигалась.
Телефон пронзительно зазвонил вновь, и, оберегая ее сон, он схватил трубку.
– Д-да, – прошептал Забелин, но вслед за тем взметнулся: – Когда?!
– Ночью, – голос Чугунова был взволнован. – Через пару часов грузим на самолет и – в Испанию. А там – сразу готовить к операции. Заседание правления назначено на два.
– Я не член… – напомнил было Забелин, но Чугунов поспешно прервал:
– Рублев просил собрать всю старую гвардию, – и вопреки обыкновению, не появилось при этих словах в голосе Чугунова сарказма. Стало быть, положение Второва и впрямь критическое.
– У Второва почка отказывает, – удрученно объяснил Забелин приподнявшейся Юле. С приспустившейся бретелькой, с моргающими со сна глазами, она выглядела испугавшейся дурного сна девочкой. – Рублев трубит сбор. Похоже, большая драчка над телом Патрокла предстоит. А ты спи, лапочка. У тебя сегодня тоже трудный день.
Забелин подошел к балкону, глотнул густого воздуха – внизу лениво шумел июньский Нескучный сад.
Даже тяжелое известие не отвлекло его от тягостных, непроходящих мыслей о Юлочке. Скупка акций была в разгаре, и рабочее место ее было в институте. Уже больше месяца она ежедневно посещала доктора Сидоренко, и результат поначалу обнадеживал – на лице ее все чаще задерживалась мягкая, томящая улыбка. Сон из беспокойного, дерганого, когда среди ночи она вскрикивала, сделался тихим, расслабленным. А однажды он и вовсе с умилением увидел огромный пузырь, образовавшийся в углу расслабленного по-детски рта.
Удивительно нежное, взволнованное единение установилось меж Юлей и Наташей – такими, казалось, разными и по возрасту, и в проявлении эмоций. Зарождающиеся эти отношения старательно поддерживали и мужчины – в самом деле, ничто так не крепит мужскую дружбу, как взаимное тяготение женщин. И напротив, самые крепкие связи лопались, если отношения принимались выяснять «половины».
Казалось, худшее позади. Юля порхала по квартире, то бесконечно задирая восхищенного ею Алексея, то ласкаясь к нему. По вечерам он тащил ее в какой-нибудь клуб и с удовольствием ловил на себе завистливые взгляды. Но ничто счастливое не вечно – однажды внезапно накатил приступ. И хоть предупреждал о возможности рецидивов Сидоренко, приступ словно надломил ее веру – она притихла, около губ установилась жесткая складка. Вечерами все чаще сидела в углу, сосредоточенная на каких-то своих глодавших ее мыслях, или часами, уединившись, коленопреклоненно молилась. Порой он останавливался перед закрытой дверью и тут же отходил, пугаясь непрерывного истового «старушечьего» бормотания.
Перепады эти заметил и Максим, который сам теперь пребывал в состоянии непрерывной эйфории, захлебываясь переполнявшей его любовью. И требовательно искал радости во всех окружающих.
– Понимаешь, Стар, – как-то решился он, – девка, конечно, супер. Как профи она, так это без вопросов, прямо тащусь. Но ведь и женщина редкая. Такая, знаешь, прелюсенькая грустиночка. Но то прямо лучик от нее, и все подзаряжаются. А на другой день пришла – и просто-таки «не подходи – убью». Трудное отхватил счастье, Стар.
«Трудное, – соглашался Алексей про себя. – Но счастье». И, найдя с трудом, отступать был не намерен. Часами по вечерам сидел, прижав к себе настороженную Юлю, говоря ей о своей любви и о том, что вдвоем они все преодолеют. Надо только верить друг в друга. Порой, когда под воздействием его слов угрюмость ее рассеивалась, она кидалась к нему, благодарная, восторженная. Но даже в эти редкие теперь минуты в ней, не переставая, работали внутренние силы. И они подготавливали в ней какое-то независимое от его стараний, а потому пугающее решение. И от ощущения бессилия накапливалась безысходность, а от нее – бесконечная, едва сдерживаемая усталость.
Он обернулся на шум. Быстро поднявшаяся Юля выходила уже из спальни.
– Завтрак тебе приготовлю.
Зал ожидания бурлил. В Москве установился зной, и, несмотря на работающие кондиционеры и истекающий теплой влагой фонтанчик, лица заполнивших залу легко одетых людей выглядели скользкими. Впрочем, скорее тому причиной было возбуждение, охватившее беспрерывно двигающийся и жестикулирующий «высший менеджмент». Должно быть, такая суета устанавливалась среди придворных подле постели умирающего монарха.
Люди беспрерывно переходили от группы к группе, что-то выслушивали, потом переходили к следующей группе и там принимались энергично разъяснять то, что сами перед этим услышали. При звуке более громкого голоса вновь затихали и устремлялись поспешно вслед за остальными туда. Нервозность владела собравшимися. Каждый искал уверенности в другом, но не находил.
Единственным оплотом спокойствия виделся угловой диван у входа в зал заседаний. Здесь парил над окружившими его Вадим Вадимович Покровский. Хорошо поставленным голосом он доводил до сведения присутствующих о совместном их с Владимиром Викторовичем ключевом решении, принятом как раз накануне приступа, – о необходимости резкой смены приоритетов, о срочном формировании блока «Ритэйл» в рамках дочернего холдинга. А главное – смелее, объемнее следует использовать биржевые инструменты. И форсировать, форсировать зарубежные займы. Рваться на европейские рынки. Не во всем понятные, но решительные слова привлекали своим таинственным магнетизмом и собирали вокруг него все больше томящихся в безвестности людей.
Другим центром сосредоточения «страждущих успокоения» оказался кабинет Керзона. Вопреки обыкновению последних месяцев, сегодня он был полон народу. Несколько раз с озабоченным видом туда проходил Чугунов с лицом, сведенным непривычной, мучительной, устремленной на всех улыбкой. Это было знаком, и всякий раз, как исчезал он в кабинете Керзона, число людей около вещающего Покровского слегка уменьшалось.
Ждали опаздывающего Рублева. По слухам, с утра он был приглашен в Центробанк.
Вышел наконец и сам Керзон. Рассеянно и благосклонно кивая вокруг, прошел вплотную от сидящего перед чашкой какао Забелина.
– Не узнаешь, Александр Павлович? – окликнул тот.
Керзон скосился, кивнул и устремился дальше, к насупившейся в стороне над очередным балансом Файзулиной.
Демонстративную сухость кандидата в президенты компенсировал бодрый бас слева – к Забелину приближался краснолицый Баландин. Сегодня полнокровный Юрий Павлович был пигментирован сверх обыкновенного.
– Здорово, Палыч, друг старинный, же вуз ан при, бокал клико, – продекламировал Баландин отрывок из порнографического варианта «Евгения Онегина», который за давностью употребления давно уже путал с оригиналом. Поэтому когда на высоких тусовках он при случае сообщал, что знает наизусть «Евгения Онегина», то не больно-то рисковал, – кто додумается уточнить какого.
– И что? Портвешок на жаре помогает?
– А ништяк. Тут, главное, в нужной пропорции холодной минералочкой разбавить. И непременно чтоб «Святой источник». Святое дело святых напитков требует.