– Извините, я о другом. – Он увидел устремленные отовсюду взгляды.
Рублев меж тем вернул телеграмму Чугунову:
– Приобщите к сегодняшнему протоколу. Какой человек – за полчаса до сложнейшей операции о банке думает. Глыба, – и уже более прозаически, под нарастающий заново гул, закончил: – Думаю, у нас нет оснований не согласиться с мнением нашего президента. Такого президента!
Присутствующие поспешно обступили с поздравлениями раскрасневшегося Покровского.
Забелин же устремился к выходу.
– Палыч! – догнал его голос поспешившего следом Керзона. – Во-первых, спасибо, не ждал. А потом – ты чего это?
– Да вот. – Забелин неприязненно потряс телефоном. – Поеду разбираться. Аукцион мы, оказывается, проиграли. Просто фатальное что-то.
– Что аукцион, Палыч! Мы только что банк продристали.
Еще с лестницы через приоткрытую дверь приемной Забелин увидел застывшую перед компьютером Яну, которая, презрительно прикусив нижнюю губу, интенсивно водила пилкой по холеным ногтям, будто задалась целью стесать их на нет. Вслед за тем в проеме показалась и притулившаяся подле нее нахохлившаяся фигурка, к которой и была обращена подчеркнутая Янина презрительность, – всхлипывающий Клыня. При виде входящего Забелина Клыня подскочил на месте.
– Вот… проиграли. – Он захлебнулся в собственных словах.
Поднялась поспешно и Яна:
– Алексей Павлович. Там у вас…
Из-за двери доносились всхрипы.
– Меня выгнали. Может, милицию вызвать?.. И эта пигалица прорывалась. Совсем обнаглели.
Только теперь увидел он примостившуюся в уголке, отключенную от происходящего вокруг Юлю. Она вяло поднялась ему навстречу.
– Что случилось? – не стесняясь присутствием посторонних, пренебрегая ядовитейшей Яниной ухмылкой, он обхватил ее за плечи.
– Да. То есть ничего нового, – заторможенно произнесла она. Кивнула на дверь. – Там что-то…
Смотреть на нее такую было тягостно.
– Ты подожди здесь пока. Пожалуйста…
Донесся звук рухнувшего стула, а потому, не теряя больше времени, Забелин вбежал в кабинет. И оторопел.
На подлокотниках кресла тяжело обвис Жукович. Возле него в белой рубахе и сбитом галстуке угрожающе склонился Подлесный.
– Что происходит?!
При звуке двери Жукович с надеждой поднял и тут же стыдливо спрятал опухшее лицо со стекающим из губы ручейком крови. Выдержанный обычно Подлесный, напротив, едва сдерживал злобный восторг.
– Сдал! – торжествующе объявил он. – Я предупреждал, что сдаст.
И коротко тыльной стороной ладони хлестнул Жуковича по лицу.
Тот вскрикнул привычно и загородился руками.
– Чего загораживаешься? Чего загораживаешься, паскуда? Руки! Р-руки вниз.
Жукович со страхом, медленно, съежившись, принялся опускать руки.
– Пусть не бьет, – обращаясь в никуда, просипел он. Слова из разбитого рта выходили искаженными.
– Против старого опера постоять хотел, – указывая на массивную, жалкую сейчас фигуру, насмешливо объяснил Подлесный. – С кулачонками кинулся, дурашка. Но я ему постоял пару раз по печени. Вмиг осекся, сволота! И запомни – это только начало. – Последнее было обращено к сжавшемуся Жуковичу. – Я из тебя все говно по капле выдавлю, пока вовсе ничего не останется. Потому как ничего другого в тебе никогда и не было. Знаете, какой цифрой «ФДН» выиграл? Шесть миллионов десять тысяч! Каково?! Рассказывай, как купился! Такая упрямая сволота попалась – не колется! – пожаловался он, приноравливаясь для нового удара.
– Отдохни-ка от трудов праведных, – потребовал Забелин.
– То есть?
– В угол, говорю, отойди! Иль против меня тоже собираешься старым опером постоять?
Подлесный затих недоуменно. Затем в глазах его мелькнуло некое просветление.
– Мягкотелость наша! Говорил, говорил я тебе, Алексей Павлович! – Он брезгливо заметил бурое пятно на правом рукаве безупречной своей рубахи. – Нельзя было падали этой доверяться. Хороший ты мужик, но в людях ни бельмеса не смыслишь. Отодвинул меня, вот – пожинаем. А у него на морде было написано, что сдаст при первом случае. Такое дело загубил! Ох, напрасно в свое время наши его не доработали. Дерьмо, оно во все времена при первом тепле воняет.
С видимой неохотой Подлесный отошел в сторону.
Забелин же придвинулся к обмякшему Жуковичу.
– Так что, Олег? Сдал-таки? – припомнил он.
– Меня, здорового мужика, и… как ошметка. – Плечи Жуковича задрожали, и из-под пальцев, которыми пытался прикрыть он побитое лицо, потекли грязные слезы.
– Стало быть, и впрямь не шутил? – То, что Жукович не захотел ответить на прямой вопрос, окончательно сняло все сомнения, и жалости к этому страдающему от унижения человеку Забелин больше не испытывал. – Говорить станешь?
– А пусть тебе Малюта твой рассказывает. Обложились. У каждой падлы по своему Скуратову. Во вам теперь чего выгорит! – Жукович сформировал увесистый кукиш, и Забелин, за минуту до того сам пораженный происходящим, не контролируя больше себя, взметнул сжатую в кулак руку.
– Не-ет! – закричали сзади. Вошедшая тихонько Юля с ужасом смотрела на охваченного яростью Алексея. – Он же живой!
– Пока живой. – Насмешка на лице Подлесного плохо, впрочем, скрывала овладевшее им смущение. – Предатель это нашего общего дела, Юлечка.
При звуках Юлиного голоса Забелин опомнился, не в силах еще полностью остановиться, схватил Жуковича за ворот, выдернул из кресла, намереваясь дотащить до двери, но не удержал тяжелое тело, и тот рухнул на пол.
– Пошел вон. Ты мне больше неинтересен, – процедил Забелин.
– Премного вами благодарен, барин. – Жукович, скосившись на Юлю, поднялся, скривил избитое лицо в усмешке и медленно, на подминающихся ногах, двинулся к двери, с опаской поглядывая в сторону приблизившегося Подлесного, добрался до спасительно выхода. В потухших глазах вспыхнула показная удаль. – Н-на вам! – отчаянно, срывающимся голосом выкрикнул он, ударив себя ребром ладони по сгибу другой руки. И, дернув ручку, выбросился в приемную.
Подлесный было шагнул следом, но дорогу перегородила хрупкая фигурка. Юля глядела на нависшего перед ней мужчину с необычной в ней неприязнью.
– Извини, Юль, что при тебе получилось. Но это мужские разборки.
– Вы человека! Как грязь раздавили. Недоброе вы сотворили.
– Ты бы лучше нас всех пожалела. – Забелин, совершенно обессиленный, уселся на ближайший стул. – Столько работы. В одном институте шестьсот человек. И один гнус… взял да все и подпалил. Да что теперь говорить? Доброта-то, она тоже должна быть… умной.
– Предательство это, Юля, – попытался смягчить слова шефа Подлесный. – И тут уж не до антимоний.
– Страшный вы, Подлесный, – не приняла примирительного тона Юля. С горечью помолчала. – А ты, Алеша. Ты… тоже не божеский.
– Зато ты вся из себя божеская! Аж исползалась перед ним на карачках. Только что-то не больно Господь твой тебе помогает. И вообще, я этими поповскими проповедями дома закормлен! Так хоть здесь дай отдохнуть!
Забелин прервался, пугаясь вырвавшихся слов. Вскрикнувшей Юли в кабинете уже не было.
– Зря так-то. Девочка ведь еще. Не обвыклась, – не одобрил Подлесный.
– На себя посмотри, миротворец хренов! Кистеня только не хватает да дыбы. Пыточную он в кабинете вице-президента устроил.
– Просил ведь подвал.
– Пошути еще.
Мысли об обиженной им в сердцах Юле непрестанно вращались в голове и мешали вернуться к делу.
– Ладно. Рассказывай, как Жуковича вычислил.
– Ну, я его сегодня с утра пас. Хоть т… вы и приказали, но… я так подумал, что для дела.
– Дальше.
– Ну, он, правда, верещал поначалу, чтобы не лез. Но потом я его слегка образумил.
– По печени?
– Да нет, зачем? Это уже здесь, по факту. Значит, после того как Клыня привез ваш конверт, я его лично принял, хоть этот сучок вновь верещать пустился, но зато убедился ответственно – все было в целости: не надорван, и росписи ваши соответствуют. Не вскрывался, короче. За это отвечаю. Жукович при мне все в новый конверт опечатал. Выходил, правда, пару раз. Вот тут я в сомнении.