Лина думала и о Сэме Хофмане — вначале незначительном персонаже ее драмы, почти случайно оказавшемся в центре сцены. Именно Хофман толкнул ее на эти роковые приключения, а потом пытался вытащить ее обратно. В обоих случаях он был прав: ей нужно было сделать гораздо больше, чтобы остановить Хаммуда; и ей не следовало делать многого из того, что она сделала. Она думала и о Хаммуде — как о засохших экскрементах на дне ее жизни. Если кто на свете и заслуживал пережить ужасы Каср-аль-Нихайя, так это он. Еще Лина думала о своей тете Сохе. Три года назад ее заставили написать письмо, вынудившее Лину поступить на работу к Хаммуду. Какую цену она заплатила! Свою смерть она приняла, вероятно, в этой же тюрьме, может быть, в этой же камере. Когда Лина представляла себе тетю в этих стенах, ее образ смешивался с образом седоволосой женщины, которая протянула Лине руку в час особенно тяжкого одиночества. Женщины, которая умерла, когда Лина обрела-таки голос, чтобы крикнуть «Прекратите!». И еще Лина думала о своей подруге Ранде, которую она подставила, не задумываясь о последствиях. Какую страшную цену заплатила Ранда!
Много, очень много людей умерло, пока Лина обрела мужество. Что говорил Джавад, иракский поэт? Именно женщины спасут Ирак, потому что все мужчины коррумпированы. Он был не прав, по крайней мере в отношении Лины, чья трусость привела к смерти других людей. Лина прокляла свою слабость и свое молчание. Вспомнив о слепом поэте, она подумала, что и он, вероятно, потерял глаза в таком месте, как это. Где нашел он мужество перенести этот кошмар и продолжать свое дело — по-прежнему противостоять багдадскому режиму, мучившему людей? Лина представила себе его пустые глазницы, обожженные и изуродованные, и этот образ превратился для нее в икону. Вот что станет ее мусульманским распятием — кровь, которая пролилась, чтобы спасти других, менее мужественных людей. Сосредоточившись еще раз на этом образе пустых глазниц, когда-то бывших глазами поэта, Лина дала клятву, заключила договор с Богом — такие договоры заключают люди на пороге смерти. Если она каким-либо образом уцелеет в этом Дворце Конца, она сделает все, что сможет, для своего утешителя Набиля Джавада.
Следователь Камаль поднял ее на заре. В руке он держал черный колпак. Казалось, он чуть ли не извинялся, что побеспокоил ее. И вообще он был какой-то другой — возбужденный, неуверенный в себе. Знает, что сегодня я должна умереть, подумала Лина. Может быть, сам стыдится того, что ему предстоит сделать. А может, опасается, что не сможет как следует ее изнасиловать.
— Ана асиф (Прошу прощения), — сказал он.
— Не говорите так, — ответила Лина. — Вообще ничего не говорите. — Ей не хотелось этого слушать. Вид насильника с комплексом вины был ей невыносим.
— Прошу прощения, — повторил он. — Я не знал.
Он надел ей на голову черный колпак и вывел в коридор. Вместо прежних грубых толчков он аккуратно вел ее под руку. Они дошли до конца коридора, вошли в какой-то проход через железную дверь, потом свернули направо. Она услышала, как Камаль сказал: «Осторожно»; он положил ее руку на перила, и они стали спускаться по лестнице — один пролет, второй, третий. Дойдя до низу, они остановились. Лина снова услышала голос Камаля, который разговаривал с другим человеком.
— Мифтаах? — сказал Камаль. Он просил ключ.
— Айвах! (Да!) — ответил другой человек.
— Они ждут?
— Айвах! — снова ответил тот. — Аль Сафир аль-Сауди.
Саудовский посол. Что это значило? Саудовцы тоже хотели ее смерти? Может быть, они приехали посмотреть? Послышалась какая-то возня и тихий разговор, которого она не разобрала. Потом Лина услышала звук тяжелой открывающейся двери и почувствовала солнечный свет — даже через толстую ткань колпака. Ее провели еще на несколько шагов, потом открылась другая дверь, и она ощутила на своих руках дуновение свежего воздуха. Ее сердце на мгновение подпрыгнуло — она не в тюрьме! — но Лина быстро прогнала эту мысль. Они играли с ней в какую-то новую игру, но конец всегда был один. Она почувствовала, что уже другая рука ведет ее вперед, а потом усаживает ее на заднее сиденье какой-то машины. Значит, они везут ее убивать в другое место. Водитель сказал ей, чтобы она легла на пол, и накрыл ее сверху дурно пахнущим тюремным одеялом. Вот он, ее погребальный саван!