— Да, конечно! Я на вершине пальмы.
— На вершине чего?
— Пальмы. Это иракская поговорка. Фаук аль накхал. Это значит — я невероятно счастлива. Вы где? Там какой-то страшный шум.
— В клубе на южном берегу. Я пытался дозвониться раньше, но вас не было. Вы получили мое сообщение?
— Да. Я вам перезвонила. Хотела удостовериться, что вы уже знаете.
Хофман ничего не понял.
— Где вы были вечером? Я очень беспокоился.
— Конечно, праздновала. С Рандой.
— Что праздновали?
— О Господи! Вы не слышали новость?
— Какую новость? Вы о чем?
— Он умер!
— Я вас плохо слышу.
— Правитель! Он умер! Три часа назад объявили по багдадскому радио!
— Правитель умер? Господи! Понятно, что вы на вершине пальмы. Это невероятно! — Он старался перекричать музыку.
— Да! Здорово, правда? — От счастья и облегчения ее голос звенел. — Самая хорошая новость, которую только можно представить, правда?
— Просто сказка, — прокричал Хофман. Звуки ударных инструментов накатывались на него волнами, от которых вибрировали стены и трясся дощатый пол. Он поискал глазами Антонию и наконец увидел ее на другом конце зала: раскачиваясь в такт музыке, она тесно прижалась своей нижней частью к одному из вышибал. Он вздохнул с облегчением. Отвозить ее домой было не обязательно. — Послушайте, — закричал он. — Нам надо это отметить!
— Что?
— Отметить. Нам с вами.
— Когда?
— Прямо сейчас. Можно, я приеду к вам?
— Конечно, приезжайте. Теперь уже не страшно, если нас увидят вместе. Здесь у меня Ранда. Мы обзваниваем всех знакомых иракцев. Я даже позвонила Набилю Джаваду, поэту, и пригласила его в гости. Мы прямо не можем остановиться! Мы, наверно, теперь месяц будем праздновать!
— Великолепно! Я скоро буду. — Хофман старался перекричать музыку. — Я тоже на вершине пальмы!
— Наконец-то кончилось, Сэм, — сказала она голосом, искрящимся, как бокал шампанского. — Кончилось.
Часть третья
Res nullius
Глава 17
Итак, его не стало. Эту новость сообщили в начале одиннадцатого по багдадскому времени. Радио молчало минут пятнадцать, потом мулла стал читать Коран. Потом опять настала короткая пауза, после чего наконец зазвучала траурная музыка и объявили, что Правитель умер. Не сообщили ни причину смерти, ни вообще каких-либо подробностей. Но то, что он действительно умер, все осознали, кажется, в один момент. На улицах Мосула и Басры, в курдских городах Ирбиль и Сулеймания, в священных городах шиитов Карбале и Наджафе и даже в центре Багдада началась ружейная стрельба; заслышав ее, люди выскакивали на улицу, и здесь им сообщали эту новость. Казалось, двери истории распахнулись настежь, и уже никто не верил, что они могут снова захлопнуться.
В ту ночь над Тигром стояла полная луна, освещая город, как бумажный фонарь во время летнего праздника. Мосты через реку, которые так часто бомбили и восстанавливали за долгие годы войны, в этом полусвете казались призрачными скелетами. Большая мечеть Мусы Аль-Кадхима сверкала минаретами, крытыми золотым листом, как сундук с сокровищами. Даже уродливые статуи Правителя, воздвигнутые за эти годы, чтобы возвеличить победы и скрыть поражения, как-то облагородились, стали просто памятниками эпохи, которая уходила в историю, унося все свои пороки.
В бетонных коробках государственных учреждений еще горел свет, но все люди высыпали на улицы, и здания опустели. Через час после опубликования первого бюллетеня пошел слух, что Правителя убил, застрелил неизвестный стрелок, сумевший пробраться в его охраняемые личные покои, куда обычно имели доступ только члены его семьи и сама охрана. На разных углах говорили по-разному: убийца был то мусульманином-фанатиком, то сводным братом Правителя, то охранником-черкесом, то израильским агентом, то агентом Иордании.
Вначале многие иракцы рыдали, даже те, кто при жизни Правителя ненавидели и боялись его. Им казалось, что внезапно рухнул столб, поддерживавший шатер небес. У них закружилась голова; было непонятно, как жить вне того иллюзорного мира, который сотворил Правитель. Для них он был всеми четырьмя сторонами света. Целое поколение людей каждое утро видело его лицо на первой странице газеты. Каждый вечер по телевидению шло нескончаемое кино, запечатлевавшее каждое его движение, каждое шепотом сказанное им слово. Его портреты благоговейно развешивали на стенах домов, магазинов, школ и учреждений по всей стране. Правитель был вездесущ и неотвратим, как солнце и луна. И вот его не стало.