– Телефон оставьте, у нас режим «Чрезвычайного положения сейчас», – металлическим голосом настаивал старлей.
– Да вот, – положил смартфон в лоток Кузьмич.
По коридору кушетки, ожидайте, Вам объявят.
Несмотря на слякоть и сентябрьскую прохладу на улице, в коридоре было душно. Кузьмич сначала сидел один, потом компанию ему составил, поздоровавшись, седой и представительный в хорошем пальто. Молчали. Затем подошла женщина лет тридцатти, эта села молча, упершись взглядом в облупленную стену, напротив. Последним в их компании оказался прокуренный дешевым табаком, словоохотливый мужичонка, который пытался начать разговор с присутствующими, но видя, что не вызывает взаимный интерес замолк и он. Ждали долго, Кузьмичу очень хотелось в туалет – седьмой десяток все–таки, пришлось вставать, следовать из коридора в дежурку и проситься. В туалет согласились все, сопровождающий исполнитель наказаний отвел в другую от дежурки сторону коридора сначала мужчин, а потом вернулся за женщиной. Стало легче.
– А хорошо, – изрек мужичонка, – Курить только охота, спасу нет.
– Служивый, а где туточки у Вас закурить можно? – обратился он к сотруднику вернувшего к месту ожидания женщину.
Тот скептически осмотрел мужичонку и кивнул ему, –Ну пошли.
Ждали еще, в районе обеда пришел сопровождающий и скомандовал, –Ожидающие встречи с родственниками, следуйте за мной.
Провели в переговорную – наглухо пополам, разделенную мутным непробиваемым стеклом комнату. Каждая половина дополнительно была разбита деревянными рамами со стеклом на восемь кабинок. Посетителей всего четверо, их размещают по кабинам рядом, Кузьмичу достается вторая от входа между говорливым и седым. В кабине крутящаяся, прикрученная к полу, барная табуретка без спинки и ручек, подоконник, примыкающий к бронестеклу, на котором лежит старая, еще советская телефонная трубка с проводом, но без аппарата. Кузьмич взял ее в руки, приложил к уху, из микрофона отвратительно воняло куревом и запахом изо ртов. Кузьмич брезгливо отложил трубу обратно на подоконник.
Сопровождающий, остановившийся в углу половины комнаты для переговоров, веско произнес:
– Ваш разговор с подследственными прослушивается сотрудниками изолятора, если в разговоре будет допущено упоминание запрещенных тем, в том числе побега, противодействия следствию, дачи ложных показаний и тому подобное, то свидание будет немедленно прекращено. Невозможным будет продолжение свидание также при попытке передать что-либо арестанту или причинить вред казенному имуществу.
И вот, наконец, по ту сторону стекла ведут их четверых, третьим его сына, который проходит в кабинку напротив, садится, берет трубку, слабо улыбается, дожидается, пока отец поднесет к уху свою трубу и выдыхает:
– Ну, здравствуй, папа.
– Здравствуй, сына, – отвечает Кузьмич и смотрит, смотрит в это отражения себя, в эти голубые глаза. Постарел сын, сильно похудел, лицо осунулось, от крыльев носа к уголкам рта проступили морщины, фирменные родовые залысины стали больше. Сказать хотелось в ответ очень многое, но как тут скажешь, когда в спину давят взгляды сопровождающих, а тень чужого уха висит над разговором и Кузьмич выдает банальное:
– Как ты?
– Все хорошо, как мама?
– Мы очень долго не знали где ты, сильно волновались, мама сдала. Но сегодня я ей уже позвонил, она очень рада. Сегодня же вернусь домой, все ей расскажу. Она наказывала продуктов тебе передать и белье, но я знаю Ваши правила, лучше куплю в местном ларьке. Что тебе купить?
– Сигарет, папа, заварки, леденцов к чаю. Можешь еще мне на счет местный пару тысяч забросить.
– Ты куришь, сын?
– Да, здорово успокаивает. Не волнуйся, тут о вреде курения говорить и думать не принято.
Время, драгоценные секунды шли, а они молчали.
– Ты про Нинку свою, знаешь? – поторопился самые плохие новости выдать отец.
– Да, знаю, мне следователь все в деталях рассказал, она еще в июне после обысков документы на развод подала. Скоро разведут.
– Я тебе всегда говорил, что эта тварь нам не ко двору. Звонила маме, довела ее до скорой. Ты прости, что я так, с плеча рублю. Звонил я ей после этого обещал, сгоряча прикопать, а она пожелала мне присесть, на том и расстались, –Кузьмич смотрел на сына, сжимающего трубку, –Плюнь на эту гадину, сын.