- Не беспокойтесь, Мадам. - Софи прекрасно знала: начни только Мадам открывать ящики и расшвыривать повсюду вещи, конца этому вовек не будет. Вам лучше лечь. Уже поздно.
Нет, нет. Она не сможет уснуть. Она так расстроена. Эти мужчины... Вот изверг! Что она, раба ему? Как он смеет так с ней обращаться!
Софи укладывала вещи. Целый день в постели, в мягкой постели, в большой постели - в такой, как эта, в спальне у Мадам. Задремать, проснуться ненадолго, опять задремать...
- Последний его номер, - возмущалась Мадам, - денег, мол, нет. Я не должна, видите ли, покупать столько платьев. Какая нелепость! Что же мне, голой ходить, что ли?! - Она развела руками. - Говорит, не можем себе позволить. Чушь какая. Уж он-то не может! Он просто подлец, подлец, невероятный подлец. Занялся бы для разнообразия чем-нибудь полезным, вместо того чтобы кропать идиотские стишки, да еще и печатать их за собственный счет, нашлись бы и деньги. - Она расхаживала взад и вперед по комнате. - А тут еще этот старикан, его отец. Ему-то что, спрашивается? "Вы должны гордиться, что ваш муж - поэт". - Последние слова она произнесла дрожащим старческим голосом. - Ну смех, да и только. "Какие прекрасные стихи посвящает вам Эжезипп! Сколько страсти, сколько огня!" - Она передразнивала старика: лицо ее сморщилось, челюсть дрожала, колени подгибались. - А Эжезипп-то, бедняга, - лысый... последние три волосины... и те красит! - Она задыхалась от хохота. Продолжала, чуть переведя дух: - А страсть-то, а огонь - шуму о них много в паршивых его стишонках... а на деле... Но, Софи, милая, что с вами? Зачем вы укладываете это мерзкое старое зеленое платье?
Софи молча вынула платье. Ну почему именно сегодня ей вздумалось так жутко выглядеть? Больна, наверное. Лицо желтое, и губы совсем посинели. Мадам передернуло: ужас какой. Надо бы отправить ее в постель. Но отъезд важнее. Что тут сделаешь? На душе у нее было как никогда скверно.
"Ужас. - Вздохнув, она тяжело опустилась на край кровати. Тугие пружины подбросили ее раза два, пока не утихомирились. - Выйти замуж за такого человека. Скоро я стану старой, толстой. И ни разу еще не изменила. А он чем платит?" Она встала и вновь принялась бесцельно бродить по комнате.
- Я этого не вынесу, - вырвалось у нее. Она застыла возле большого зеркала, восхищенная своим трагическим великолепием. Глядя на нее сейчас, никто бы не сказал, что ей за тридцать. Но позади трагической героини в зеркале видно, как иссохшая старуха с желтым лицом и посиневшими губами копошится у большого продолговатого чемодана. Нет, это уж слишком. Софи сейчас похожа на тех нищенок, которые холодным утром стоят у сточных канав. Пройти мимо, стараясь не глядеть на них? Остановиться, открыть кошелек, дать им медную монетку, или серебряную, а может, и купюру в два франка, если мелочи нет? Как ни крути, а все равно так и тянет извиниться за то, что тебе в мехах тепло и удобно. Вот что значит ходить пешком. Был бы автомобиль опять подлый Эжезипп! - можно мчаться себе вперед, опустив шторки, и даже не подозревать о том, что есть где-то подобные уродины. Она отвернулась от зеркала.
- Я этого не вынесу, - произнесла она, стараясь не думать о нищенках, о посиневших губах и пергаментно-желтых лицах, - не вынесу. - Опустилась на стул.
Только представить себе - такой вот любовник, беззубый, морщинистый, с синими, искривленными в улыбке губами. Она закрыла глаза, содрогаясь от одной этой мысли. С души воротит. Помимо воли взглянула еще раз: глаза у Софи были тусклые, тяжелые, как свинец, почти совсем мертвые. Что же делать? Лицо старухи было укором, обвинением, напоминанием. Ей делалось дурно от одного его вида. Она никогда не чувствовала себя такой разбитой.
Софи медленно, с трудом разогнулась, лицо ее искривилось от боли. Медленно направилась к комоду, медленно отсчитала шесть пар шелковых чулок. Вернулась к чемодану. Боже мой, да это сама Смерть!
- Ужасно, - убежденно повторила Мадам, - ужасно. - Нужно отправить Софи в постель. Но без служанки не собраться. А ехать надо во что бы то ни стало. Завтра утром. Ведь она сказала Эжезиппу, что уедет, а он не поверил, посмеялся. Она должна дать ему хороший урок. В Риме Луиджино. Такой очаровательный мальчик, к тому же маркиз. Кто знает... Но перед глазами только лицо Софи: свинцовые глаза, синеватые губы, желтая, сморщенная кожа.
- Софи, - внезапно выкрикнула она, с трудом удерживаясь от визга, подойдите к туалетному столику. Там стоит баночка румян - "Дорин", номер двадцать четыре. Положите немного на щеки. В ящичке справа - губная помада.
Она твердо решила не открывать глаза. Софи встала, - как жутко хрустнули суставы! - подошла к туалетному столику и простояла там, копаясь целую вечность. Что это за жизнь, Господи, что за жизнь! Наконец поплелась обратно. Мадам открыла глаза. О, так лучше, гораздо лучше!
- Благодарю вас, Софи. Так вы выглядите куда менее усталой. - Она проворно вскочила. - А теперь нам надо поторапливаться. - Полная сил, подбежала к шкафу. - Боже милосердный, - воскликнула она, воздевая руки, вы забыли положить мое голубое вечернее платье! Софи, ну как можно быть такой бестолковой?!
ПРИМЕЧАНИЯ
Баночка румян
("Fard")
Рассказ написан в 1924 г. и тогда же опубликован в сборнике "Маленькая мексиканочка" ("Little Mexican").
С. 897. ..."Une beaute a la Rubens"... - Рубенсовскими женщинами обычно называют пышнотелых красавиц, подобных излюбленным моделям фламандского художника Питера Пауля Рубенса (1577-1640). Одной из них была вторая жена художника Елена Фоурмен (род. 1614).
А. В. Романова