Бар неуловимо менялся. Не обстановка, нет – просто агентурист чувствовал теперь в нем присутствие некой силы, чувствовал, как этот вирт сплавляется с реальностью, становится неотъемлемой ее частью. Дверью… куда-то еще.
Менялась тьма за панорамным иллюминатором. Медленно, словно нехотя, проступали в ней черты незнакомого пустынного пейзажа, наливались тусклой желтизной, разгоралось над этой пустошью беспощадное солнце, проявлялись армии, замершие в ожидании битвы. Чем-то это напоминало старинный кинозал, но ощущение это было обманчивым.
Агентурист был здесь – и в то же время был там, на этой равнине. А еще – надо же, почти забыл! – сидел в удобном кресле в «чертогах Браннера», на брошенном за ненадобностью орбитальном телескопе, с вирт-шлемом на голове, и стыла перед ним чашка кофе…
Он знал, что ему придется вернуться.
Интерлюдия. «Я умерла?»
Странный иллюминатор-экран гипнотизировал. Крыса прекрасно понимала, что все это иллюзия, созданная парой мощных компьютеров и богатым воображением, но было там и еще что-то. Что-то реальное, что-то такое, что она чувствовала каждый день – не придавая этому значения. О чем она успешно старалась забыть. В той жизни память была обузой. В этой – обязанностью.
Декорация, всплывающая на экране, была лишь фоном для чего-то важного. Важнее даже предстоящего боя, важнее всего – и Крыса не могла поймать это важное, ее не учили этому. Она просто ждала.
Голую равнину то и дело заслоняли иные образы. Лица. Только лица. Книгочей, еще молоденький, с пробивающимися усиками, в глазах – смесь желания и тоски. Странный азиат со щупальцем вместо руки – склоняется к ней, нашептывает, убеждает чужими словами. Старый болван Верр, заросшая седой щетиной обрюзглая физиономия перетекает в лощеное личико молодого красавца и обратно в зверовидную маску. Ее дочь, ее девочка, дочь Книгочея, странная даже для Крысы…
А потом все стерло одно лицо, заполнившее весь экран, все сознание. Лицо женщины без возраста, азиатки – красивой… когда-то?.. здесь и сейчас?.. Неважно. Лицо почти человеческое…
…незнакомое…
…знакомое…
…незнакомое…
…знакомое.
Родное.
- Мама?
- Да, девочка?
- Мама, что со мной? Я ведь умерла, мама?
- Да, девочка моя. Ты умерла. Только это ничего не меняет.
- Умерла – это значит, навсегда?
- Нет. Просто ты должна это запомнить, когда вернешься.
- А я… вернусь? Смогу?
- Сможешь. Я помогу тебе. Тебе… и тому, кто тебя вытащил. Он из нас, хотя сам об этом не знает. Но всем, к сожалению, помочь не смогу.
- А Книгочей?
- Забудь о нем, девочка.
- Но я не хочу.
- Ты меня не поняла. Забудь – о нем. Вряд ли он вернется, а если вернется, то совсем другим. Его – не забывай. Не забывай, что он был.
- Я не забуду. Я должна вернуться, да?
- Да, девочка. Потому, что это твое время и место. Мое прошло, твое только начинается. Тебе придется принимать решения – и ты должна запомнить все.
- Я запомню, мама.
- Я верю в тебя. Моя девочка.
Крыса напряженно смотрела в экран. Она была там, на этой равнине. Она все запомнит и вернется.
Бантустан-18 – санитарная зона
Они встретились как раз на границе, на бетонной площадке напротив заброшенного заводского корпуса. Со стороны Бантустана – грузный мужчина в темной накидке с капюшоном и щуплый старик в смешных очочках, криво сидящих на громадном носу, со стороны санитарной зоны – низенький евразиец и громадина-мулат в «вечных» комбезах, а с ними коренастый человек с биопротезом-щупальцем вместо правой руки.
Ночь обещала быть скверной – забавник-ветер с залива задувал не на шутку, пробирая до костей, холодный осенний дождичек то накрапывал, то прекращал, примериваясь ливануть всерьез. Вдали, за развалинами промзоны, с трудом можно было различить тусклое разноцветное, размазанное в тумане зарево Города. Впрочем, погода интересовала собравшихся меньше всего.
Комиссар откинул капюшон, вглядываясь в лицо не столь давнего спасителя – там, в санитарной зоне: