А серое небо светлело медленно, но верно, и бледное скупое солнце уже чуть заметно пригревало левую щеку сквозь плотный туман, когда я сообразил, что собственно санитарная зона уже кончилась, и мы на ничейной земле. На очень знакомой ничейной земле – вон он, справа, тот самый корпус, на крыше которого я лежал, когда полицейские в космодесантной униформе застрелили того парня, на той самой крыше, где будущий вирт-актер и юная Крыса яростно наслаждались друг дружкой…
Маркус и Крыса остановились так внезапно, что я чуть на них не налетел. Крыса, по-прежнему словно не замечая Маркуса, повернулась ко мне:
- Тебе туда, Книгочей. Тебя ждут.
- Кто?
Равнодушное, еле заметное пожатие плечами:
- Ждут… Береги девочку.
И снова – надо бы о чем-то спросить, хотя бы о ее… нашей дочери – что ее ждет? Хотя бы какие у нее, полукровки, шансы выжить в жестоком Крысином мире? Но вы знаете, как это бывает – встали все слова, сколько их ни есть, поперек горла, и не протолкнешь их наружу, а если даже протолкнешь – получится непременно фальшиво, по дурацки или по сволочному…
Крыса поняла:
- Молчи, Книгочей. Поговорим, если живы останемся.
- Поговорим, - слово почему-то оставило горький привкус на языке – а Крыса уже пропала, словно ее и не было. Просто взяла и растворилась в утреннем тумане. И опять – ни тоски, ни обиды, только ощущение сосущей пустоты там, где выгорела часть меня.
Встретили нас, конечно. Тут же подтянулась парочка каких-то мелких гангстеров, шестерок – только я их и не разглядел толком. Шлепал себе за ними бездумно, по сторонам глазел. И Анна, Кассандра моя немая, молчала, как всегда, только ладошку в мою руку вложила.
В общем, так и шли. Особых мыслей не было, воспоминаний – тоже. Да и о чем тут вспоминать? О друзьях? Наверняка они уже забыли меня – тех, кто уходит в «чистый» город здесь принято забывать быстро. О матери? Последний год перед моим отъездом она плотно сидела на дешевых квазиморфинах и синтемеске, а значит, вряд ли жива. И эта мысль тоже не вызывает эмоций, хотя, вроде бы, должна. Такое чувство, словно ваш приятель Хельги душу свою в железячку запер, ту, что в мозгах стояла. А сгорела железячка – и душа тю-тю. Умом, вроде, понимаешь, что все это как-то неправильно, не должно так быть – но ни щанкра при этом не чувствуешь. И Анну-то берегу только потому, что должен ее беречь.
Шли. А вокруг был Бантустан – с запахами палой листвы и подгорелого масла, холодного моря и дальней свалки, с туманом, отдающим мокрым железом, с небом цвета матовой стали, с горечью дыма и ядреной солью памяти. С усталыми проститутками, выпивающими после смены в тесных и грязноватых барах, с деловитыми стайками подростков, искателей легкой поживы, с толкачами, работающими почти открыто, с темными лавчонками, где можно купить съестное или списанное оборудование, где можно обменять на наличные добытую Крысами кредитку по сумасшедшему курсу. Родина…
Ты вернулся домой, да, Хельги?
Ностальгия? Да нет. Скорее, вспоминаешь себя-давнишнего, с дешевеньким имплантом северо-африканского производства и верой в будущее, в то, что у тебя на этом свете есть некая миссия, в то, что твое дело кому-то по-настоящему нужно… Вроде бы и смешно, и грустно – только ни смеха у тебя больше не осталось, ни грусти. Если чего-то и хочется, так это вернуться с Анной в ту локацию, где теплая зелень стен и отливающие ружейной сталью сталактиты, где чернота за громадным иллюминатором пронизана загадочной жизнью…
- Нет, вы посмотрите – малыш повзрослел и вляпался в такую взрослую какашку, что прямо куда бежать!
Вот тут у вашего приятеля Хельги челюсть и отвисла до колен. Нет, ну в самом деле – пришли-то мы, оказывается, не абы куда, а прямиком к магазинчику старого Герша – видно, не зря я его вспоминал! Неужто жив еще старик? Кстати, вот это как раз почему-то не удивляет.
Мало того, что жив – хоть бы чуточку изменился старый Герш! Все те же седые космы дыбом, все тот же прищур поверх древних, чуть ли не Первой глобализации, очков, сдвинутых на кончик громадного кривого носа – не близорук Герш, дальнозорок. Все так же предпочитает русский или английский танхуа-лэнгу. Даже, кажется, серый мешковатый комбинезон все тот же, что полтора десятка лет назад – все так же засален на локтях и усыпан перхотью по вороту...
- Не на улице, - это, само собой, Маркус. А вот взгляд, которым они с Маркусом обменялись... Ну сами знаете, такие вещи сразу вычисляются: я буду не я, но эти двое друг дружку не один десяток лет знают и без слов понимают – то ли старые друзья, то ли не менее старые враги. Короче, кивнул Герш, с поклоном вполне себе шутовским распахнул перед нами дверцу лавки.