- Серьезно? – даже удивляюсь я.
- Ладно, - вздыхает трубка, - дебильный вопрос, согласен. Есть предположения, почему Дашка «проснулась»?
- Несколько, но это всего лишь предположения. Что-то случилось? – Саныч не стал бы спрашивать просто так. За этим вопросом – какой-то геморрой.
- Убили одну из верховных Питера, Зарецкий. Странно убили, выглядит как несчастный случай, не подкопаешься.
- Но ты уверен, что это именно убийство…
- Так же, как ты уверен, что твоя подопечная «пробудилась», - в этот момент за закрытой дверью Дашкиной комнаты что-то падает на пол, слышится приглушенное ругательство, потом звук вжикающей змейки. Саныч продолжает вещать. - А еще с ведьмой, предположительно, ребенок был, и с душой там хрень какая-то…
- Что за хрень? – настораживаюсь я.
- Я не смогу объяснить. Хочешь, приезжай, посмотри. Образцы и само дело у смотрителей.
- У кого именно? – кривлюсь я. К смотрителям соваться желания нет. Не знаю, кто хуже, контроль или они.
- У Глеба Доронина, его собиратель пришел к телу, - отвечает Саныч, и в его голосе плохо скрытое злорадство.
Я сжимаю переносицу, вслушиваюсь в Дашкины шаги и шебуршание за дверью. По большому счету, Доронин не такая уж большая проблема. А на труп взглянуть хочется. Пока я прикидываю варианты, у Саныча надрывается другой телефон. Надрывается почти истерично.
- Будут вопросы, звони, - бросает мужик отрывисто в трубку, и прежде, чем отключиться, я слышу раздраженное «да», брошенное им звонившему.
Мертвая Питерская ведьма, пропавший ребенок, какая-то дрянь вместо души и Дашка…
Я думаю об этом весь оставшийся вечер, не могу понять, кому понадобилось убивать ведьму и зачем забирать ребенка, есть ли какая-то связь с Лебедевой.
Дашка почти со мной не разговаривает, не задает больше вопросов, улыбается через силу, через силу ест заказанную пасту, через силу пытается проявить интерес к месту, в котором оказалась. Но она устала, и ей тяжело, она снова готова расплакаться. Я никогда не видел, чтобы Дашка плакала. Мы ходили с ней на какой-то занудный фильм несколько месяцев назад. Главные герои кончили плохо. Лебедева только поржала. Сказала, что почти никогда не плачет над фильмами и книгами, призналась, что ревела только один раз над «Чучелом», когда читала его летом. И со всем юношеским максимализмом заявила, что эту книгу нельзя читать в двенадцать, что писалась она для взрослых, человеком, ненавидящем детей. Разубеждать я мелочь не стал. Не потому, что был согласен, а потому, что она составила свое мнение и имеет на него право. Так же, как и изменить его в любой момент.
И вот сегодня она плачет. И я чувствую себя на удивление беспомощным и жалким из-за этих слез. Не могу сказать, что чувства мне нравятся.
После ужина я веду Дашку наверх, в спальню, в которой еще сегодня с утра спала Эли, показываю ванную и оставляю сумку с вещами – очень маленькую сумку – возле кресла.
Скриплю зубами, но сдерживаюсь, чтобы не высказать ничего по поводу Лебедевых-старших. Дышу. Глубоко и ровно, наблюдаю за мелочью, за ее передвижениями по спальне, стараюсь прочистить мозги. Удается только, когда худая фигурка скрывается в ванной.
Из душа Дашка выходит только минут через двадцать…
Плакала.
… в заношенной пижаме и с вымученной улыбкой на слишком ярких искусанных губах. Она знает, что я слышал. Дашке неловко, почти стыдно.
И это, мать его, неправильно. Ей не должно быть стыдно. Ни за что. Ни за слезы, ни за родителей, ни за чертово пробуждение. И я хочу сказать ей об этом, но понимаю, что сейчас не лучшее время, и мне стоит попридержать «старческую мудрость» при себе. Возможно, подавиться ей и оставить так и невысказанной вообще никогда.
Поэтому я просто отдаю Лебедевой чашку с успокоительным и дожидаюсь, пока она заберется в кровать. После забираю пустую кружку и касаюсь лба.
- Спи, мелочь, тебе очень нужен сон.
- Тебе тоже, Андрей, - шепчет она едва слышно.
В сон Лебедева проваливается даже легче, чем Элисте. И как только она закрывает глаза, я возвращаюсь в парк, в котором оставил собирательницу и машину, и первое, что вижу – долбаных смотрителей и их «бравый отряд» вместе с Ковалевским.
Ковалевский в первое мгновение после моего появления смотрит так, словно глазам своим поверить не может, будто готов выпрыгнуть из штанов из-за моего появления. Такая реакция мне кажется сомнительной и почти смешной. Но мальчишка быстро берет себя в руки и пробует спрятать наглую ухмылку.