…сдайся, мы ведь оба знаем, что это сам…
Тот же чужой, бесполый голос в голове, что и прошлым вечером.
Он будто выдергивает из этого состояния, ощущения ничто, но… только будто. На самом деле, странным образом заталкивает в него все глубже.
Теперь точно везде пустота, даже перед глазами. Я провалилась в серость, в бесформенный, холодный туман, плотный, как купол воздушного шара.
…они обвинят тебя… странно…
К дьяволу!
Я барахтаюсь в нем бессмысленно и кажется, что совершенно бесполезно, но никак не могу выбраться на поверхность. Голос продолжает звучать, давить на виски, сжимать что-то внутри, стискивать и стягивать меня. Делать маленькой, ничтожной, совершенно беспомощной.
Бесполый, но сильный и уверенный голос.
…кормить золотом с рук. И они будут жрать его подобно свиньям, а ты будешь смотреть. Смотреть и каяться. Мне каяться, как единственному, кому есть дело до твоего раскаянья и разочарования. До всей той боли, которую ты испытаешь.
Что ты такое? Что ты, мать твою, такое и почему ты в моей голове? Почему я…
…жалкие. Скажи, почему ты так хватаешься за это? За… жизнь? Что в ней такого?
Я глотаю ртом воздух, потому что с каждым словом гул в голове и пустота вокруг становятся только сильнее, плотнее, гуще. Потому, что кажется, что оно, чем бы оно ни было, пробралось ко мне под кожу, в кровь и легкие, в сердце. Глаза, нос, рот и уши.
Дергаюсь. Дергаюсь так сильно, что падаю назад и обдираю об асфальт руки. Именно боль помогает вынырнуть, всплыть на поверхность.
Ощущения такие, словно кто-то загнал в висок раскаленную шипастую спицу и ворочает ей в черепе. Медленно. Неторопливо. Смакуя каждое мгновение.
Перед глазами все расплывается, во рту привкус горечи. Мертвый мальчишка все еще передо мной. На земле. Ничего не изменилось ни вокруг, ни внутри, но… Я вижу будто через залитое водой стекло, через тонкий лист пергамента.
Я еще помню, как ощущается в руках пергамент… Как потрясающе он шершавится, шуршит. И запах его помню.
Я снова встряхиваю головой, все еще сидя на земле, не в силах встать. Новая волна боли рикошетит от позвоночника, через шею и взрывается гранатой в висках.
Ладно.
Поняла.
Сидим.
И я сижу. Просто тупо сижу на асфальте рядом с пустым телом пацана, просто рассматриваю двор, в котором оказалась, деревья, серые мазки неба сквозь их лысые кроны, буро-графитовые лужи.
Рассматриваю и жду. Минут десять. Никуда не тороплюсь, потому что… Ну а смысл торопиться? Все равно везде, где можно, я уже опоздала.
Думаю о том, что надо бы набрать Шелестову и поговорить с ней о том, что со мной происходит. Возможно, она знает.
Набрать надо, но… Когда-нибудь потом.
Мара все еще не простила мне близнецов. Я знаю. Точнее не их, а смерть их бестолковой мамаши. Бывают у собирателей «висяки» - имя, место и время, которые появляются в списке за месяц, за несколько недель, иногда за полгода до смерти. И висят там, зудят, каждый раз бросаются в глаза. Редкое явление, конечно, но тем не менее, случается.
Мамаша близнецов была такой.
И Мара это поняла.
Не знаю как, но прочитала, видимо, что-то по моему лицу. И все еще дуется на меня за то, что я не рассказала, не предупредила. Но… предупредить я не могла. Догадка мелькнула у меня в голове только на несколько мгновений и… даже если бы тогда я была уверена… рассказать бы не смогла. Собиратели не могут распространяться о своих… душах. Список и его содержание – табу. Как тайна исповеди, как медицинские диагнозы, как разговор с адвокатом.
М-да…
Но поговорить, наверное, все же с кем-то да стоит. Вопрос – с кем?
Я поднимаюсь на ноги, все еще перебирая в голове варианты, дохожу до своего малыша, почти не смотря по сторонам, надеваю шлем. А потом слышу дикий, истошный, испуганный крик.
Тело мальчишки нашли.
Уезжаю прежде, чем раздастся следующий прежде, чем заброшка наполнится голосами, зеваками и прочими радостями смерти.
Гоню.
Скорость прочищает мозги, вышвыривает из них все лишнее, весь мусор. Со мной всегда так было.
Я съезжаю с МКАДа, когда Алиса спрашивает, хочу ли я принять входящий вызов. Номер отсутствует в записной, но мне кажется, что я знаю, кто звонит.
- Эли, - голос Аарона звучит из серии «мне-это-не-нравится-но-я-так-и-знал», - Бэмби решила, что хочет стать собирателем.
- Класс, - тяну примерно с той же интонацией. Во мне сейчас ехидства чуть ли не больше, чем в Зарецком, желания сделать кому-то больно – через край. Не знаю, почему меня так злит этот вопрос. Почему так раздражает, что Варя стоит на своем. И гадать настроения тоже не особо…