— Барона Лобенрогена к ответу!
— Землю крестьянам, обезьянники обезьянам!
— Лучше выпить самогона, чем работать на барона!
— Деньги на бочку, а не то по почкам!
— Верни награбленные налоги, презренный Лобенроген!
Мост так и не опустили, поэтому делегация имела особенно мистический вид: толпа на краю замкового рва.
Прапорщик и солдат предпочли созерцать пикет издали, с небольшого естественного возвышения типа холм. Утренний ветерок отлично доносил скандируемое до вдохновителей народного бунта.
— Молодец, рядовой, — похвалил Палваныч. — Политпросвещение внедрил — любой политрук бы позавидовал.
— Что-то неспокойно мне, — признался Коля. — С бароном-то я работу не провел. Как он откликнется на чаяния трудящихся?
— Не дрейфь, революционно-освободительное движение еще никого не оставляло равнодушным. Особенно тех, против кого направлено.
«Откуда берутся все эти наши диалоги?» — терзался Лавочкин. Он еще накануне начал подозревать, что полковое знамя не только потеряло мощь, но и стало слегка глючить, внушая ему и прапорщику советско-проповеднический образ мыслей.
К наблюдателям присоединился всклокоченный Пес в башмаках.
— Хорошо ли почивали, любезные? — поинтересовался он. — Как продвигается забастовка?
— А ты чего не с массами? — спросил подозрительный Палваныч.
— Дабы не превращать серьезное дело в цирк, — ответил пес. — К сожалению, моя репутация…
— Кобелиная, что ли? — Коля хитро улыбнулся.
— Я бы настаивал на другой формулировке. — Зверь слегка обиделся. — Репутация дамского угодника.
Лавочкин показал на стену замка:
— Смотрите-ка, переговорщик!
На стене действительно появился одинокий человек. Он походил на растолстевшего Дольфа Лундгрена: лицо-ледокол, широченные плечи, высокий, но — дряблый. Сказывались неправильный образ жизни и пристрастие к горячительным налиткам. Разумеется, это был сам барон Лобенроген.
Барон пребывал в крайней степени раздражения. Во-первых, бодун. Во-вторых, горечь вчерашнего поражения от проклятого Косолаппена. В-третьих, вопящая толпа разбудила его, а это прямой вызов его абсолютному авторитету.
«Вчера тебе накостылял соперник, а сегодня подданные наглеют. Куда катится мир?» — подумалось барону.
— Чего орете, смерды? — крикнул Лобенроген и тут же схватился за больную голову.
Крестьяне замолкли.
Ответил дрожащий от страха староста:
— Мы требуем выполнения своих требований!
Это было серьезное заявление. Хозяин замка на несколько секунд забыл о головной боли, постарался вникнуть в содержание плакатов.
— Э… «Барон, иди считать ворон»… «Выполни»… «обязанности»… «за май»… «супружеские»… Ерунда какая-то… — Похмельный феодал шевелил непослушными губами, ища смысл.
Он нервно облизнулся, мечтая выпить чего-нибудь холодного и не очень крепкого.
— То есть вы хотите, чтобы я пошел считать ворон? — грозно спросил он. — А супружеские обязанности я уже исполнил в полном объеме!
— Мы же написали, не супружеские, а наоборот… — стушевался староста. — А про ворон… Это фигурально.
— Супружеские наоборот?! Э, да тут у меня бунт?! — Лобенроген выпучил глаза. — Вы что, песье племя, себе позволяете?
— Вы, ваше величие, налоги собирали? Собирали! А защищать нас вчера стали? Не стали!
Староста отлично усвоил Колину большевистскую пропаганду.
— А я и не обещал никого защищать, — нагло заявил барон. — Идите работать. Если не разойдетесь, то выпущу войско. Уж с крестьянами-то оно справится.
Лобенроген обернулся и посмотрел вниз, во двор:
— Да-да, про вас, дармоедов, говорю!
Палваныч сплюнул. Толкнул солдата в плечо:
— За мной, рядовой. Пора в путь.
— А как же?.. — Коля протянул руку в сторону забастовщиков.
— А так же, — осклабился Дубовых. — Хочешь дождаться от них самой искренней благодарности?
— Н-нет,
— Тогда валим отсюда!
— Можно с вами? — протявкал Пес в башмаках.
— Не возражаю, — разрешил прапорщик.
Троица покинула наблюдательный пункт и скрылась в лесах Дробенланда, оставляя за спиной еще две рассерженные фракции. Селяне были сильно недовольны итогами переговоров с администрацией. Администрация ужасно желала узнать, кто был зачинщиком столь необычной смуты. Барон Лобенроген сообразил: такие бунты отнюдь не усилят его власти.
Слуги феодала пристрастно допросили пару крестьян. Стали известны имена смутьянов-гастролеров. Николас и Пауль обретали новую, весьма сомнительную популярность.
Палваныч, Лавочкин и пес топали по узкой лесной тропинке. Было пасмурно, влажно, и дул прохладный ветер. Скука царила неимоверная, хоть засыпай на ходу.
Чтобы развеять дрему, прапорщик завел разговор:
— Ну, кобель в сандалиях, или как там тебя, показывай дорогу к Дриттенкенихрайху.
— Пес в башмаках, с вашего позволения, — поправил оскорбленный кобель.
— Однохренственно. Что там с дорогой?
— К сожалению, не знаю. Не путешествовал… Именно по этой причине я напросился к вам в спутники! Посетить иные края — вот соль моих мечтаний!
— Кто тебя говорить учил? — спросил Палваныч. — Треплешься, как Пушкин с Лермонтовым, блин.
— Не имел чести знавать. А манеру изъясняться принял от многих достойных представителей аристократии.
Пес проговорил это с нечеловеческим достоинством. С собачьим.
— Эти представители посещали тебя в деревне? — Лавочкин лукаво улыбнулся.
— Ваша ирония простительна, ибо опирается на неосведомленность, многоуважаемый Николас, — печально прогундосил кобель. — Я начал жизнь в столице.
Коля перебросил мешки с левого плеча на правое. Солдат тайно костерил прапорщика за то, что тот сгрузил свою ношу на него. Вроде бы не тяжело, но неудобно и нечестно. И между прочим, вчера мешок Палваныча казался легче…
— В столице, значит… — продолжил беседу рядовой. — Да вы, получается, светский лев?
— Издеваетесь, — насупился кобелек. — Каламбурите… А ведь всего три года назад я отчаянно воспламенял на балах!
— Зажигал, что ли?
— Истинная правда. Я блистал.
— Еще бы. Гвоздь вечера — пес в башмаках, — проговорил Палваныч, перепрыгивая маленький ручей. — Так, привал. Приказываю поесть-попить,
Король столичных вечеринок плюхнулся на траву, разул ногу и принялся с остервенением чесаться за ухом. Звук получился, словно вертолет летит: тыр-тыр-тыр-тыр-тыр…
Дубовых даже в небо посмотрел.
Выбрали место посуше, расселись, Коля расстегнулся, размотал знамя, давая торсу отдых. Прапорщик наворожил курятины.
Пока личный состав уплетал завтрак, в Палваныче потихоньку просыпался командир-стратег. Потянуло проинвентаризировать имеющиеся ресурсы.
— Рядовой Лавочкин, доложи про оставшиеся в твоем распоряжении фокусы!
Парень не сразу понял, что Дубовых подразумевает под фокусами.
— Ах, это!.. Если честно, товарищ прапорщик, то не знаю. Знамя сказало…
— Ты точно не пил?
— Тьфу, чувство подсказало: знамя растеряло всё сильное волшебство. Остались мелкие, как вы их называете, фокусы,
— Почему?
— Приведу аналогию, — сумничал Коля. — Допустим, магия — это капающая вода, а знамя — кружка. Мы хотим напиться, то есть загадать желание. Выпиваем кружку, ждем, когда накапает еще. Чтобы утолить жажду, хватит и кружечки-двух, а чтобы затушить костер, необходимо ведро. Мы не сможем затушить костер. До происшествия со стрелой знамя было цистерной, в которую хлестал неимоверный поток воды. Сейчас оно — кружечка. Поэтому нельзя мгновенно переместиться в пространстве.
— На редкость красивая метафора, — встрял Пес в башмаках. — Вы поэт, Николас.
— Кстати, знамя запросто помогало писать песни и играть на лютне, — вспомнил солдат. — Скорее всего, это не самое сложное колдовство.
Палваныч вспылил:
— Форменная карикатура! Неужели от него теперь никакой пользы, кроме культурно-массовой функции?!