Дразнит наше обонянье
Дух картошки у костра.
Здравствуй, милая картошка,
Низко бьем тебе челом!
Даже дальняя дорожка
Нам с тобою нипочем!
Ах, картошка – объеденье,
Пионеров идеал!».
– Римма Андреевна, можно мы с Аней будем дежурить в следующую смену? – спросил Костя.
Вожатая кивнула, Аня недоуменно посмотрела на друга.
II
Поодаль от палаток, на краю поляны, физрук с ребятами складывали из веток шалаш. Вожатая вилась от неподалеку – собирала душицу.
– Ань, ты ничего странного не замечала у ребят? Вот, например, Светка, с которой ты дружишь еще? – Костя открывал банки тушенки консервным ножом и поглядывал на Аню, – Просто Ленька про нее какие-то небылицы сочиняет, типа лазает она как паук!
Аня промывала гречку в котле. Она замерла, выпустив крупу в воду, и взглянула на Костю.
– Да, - сказала она тихо. – Я ночью проснулась – скрипнула форточка и увидела ее, Свету. Она была снаружи и заглядывала в палату, как будто проверяла, все ли спят. А потом, как змея, изогнулась и мигом оказалась внутри! Наша палата на втором этаже, Костя! Мне было так страшно! Я смотрела на нее из-под простынки и не могла пошевелиться.
Она втянула воздух носом, открыла рот, а там были не зубы, а звериные клыки и рот, полный крови! Она сглотнула, облизала губы и быстро, бесшумно улеглась на кровать и закрыла глаза. Я сперва думала, что мне все это приснилось. Долго не могла уснуть, боялась: а если все-таки не приснилось? Вот усну, а она встанет и накинется на меня. Так и лежала до самого рассвета.
Аня перевела дыхание и продолжила:
– Я ведь горнистка, я каждое утро поднимаю весь лагерь, так? Только после линейки и завтрака мне было так паршиво. Отпросилась у Риммы в медпункт. Прихожу, а там Юрец сидит, Сергеича ждет. А у самого ноги босые и что-то черное и мелкое свешивается ниже колен, как куски грязи. А с ним Ваня Соловей сидит, беспокойный какой-то. «Я, – говорит Юрец, – с зарядки шел и в канаву провалился, а эти черти ко мне присосались!». И на ноги показывает, а там пиявки, оказывается, а не грязь. Черные, жирненькие такие. «Я, – говорит, – их и не почувствовал сперва, выбрался из воды да пошел в палату штаны переодеть, а Соловей заметил это украшение. Сейчас врача дожидаемся, чтоб снял и утилизировал». И они заржали. Я села рядом, сидим, ждем. Пришел Сергеич, посмеялся над Юрцом, взял литровую банку, пинцет и собрал с ног пиявочный урожай. Собрал, и поставил на подоконник.
Ща, говорит, подожди, горнистка, поищу для тебя Цитрамон. Юрец уже ускакал, а Соловей стоит у окошка, держит банку одной рукой, а второй ловит пиявок и жрет их! Жрет! Сергеич вернулся из-за ширмочки своей, Цитрамон мне протягивает. Смотрит на Соловья, а тот уже с пустой банкой. «Куда, спрашивает, пиявок дел?» - «На волю выпустил», - отвечает и зубы скалит.
Костя ошарашенно смотрел на подругу, застыв с консервным ножом в руке, и молчал.
– Вот это жесть. И много у нас в отряде вампиров? — спросил он, ошарашенно.
– Не знаю. Может, все уже, а может и не все. Я теперь спать боюсь. К Римме в палатку попросилась.
III
После заката в палаточном лагере не спал никто. Костер догорал. Физрук и вожатая поднялись первыми. «Так, чтобы не засиживались! Еще пятнадцать минут и все по палатам! Приду, проверю», - с нарочитой строгостью сказала Римма Андреевна, тряхнув мелкими кудряшками. Через пятнадцать минут она не пришла. Пионеры поднялись, затушили огонь и стали собираться на краю поляны.
— Далеко собрались, голубки? — Соловей стоял, широко расставив ноги и преграждал тропинку, ведущую к Волге. — Что, сбежать решили? Не выйдет у вас. Он оскалился, обнажая длинные острые клыки.
Костя сделал шаг вперед, заслонив собой Аню. Лес был рядом, но на тропинке стоял Соловей, неслышно, как тени, из темноты к нему стали выходить другие пионеры, среди них был и его друг Лёнька. На них устремились десятки почерневших от крови глаз. Казалось, они пожирают, обгладывают горнистку и барабанщика.