Фома греб руками и ногами, при этом отчаянно всхлипывая. У него было ощущение, что его обманули, но он никак не мог взять в толк - как именно.
На поверхности воды плавали островки мусора, веток, узких подгнивших листьев, перепоясанных зелеными нитями водорослей, в них суетились водяные блохи и мелкие рачки-бокоплавы. Рядом болталось еще одно бревно, темное, скользкое, и Фома сделал гребок, чтобы не врезаться в него. И тут у того, второго, бревна вырос плавник. Острый, с перепонкой, натянутой между уходящими вверх костяными иглами.
Фома сделал еще один гребок - прочь. Плавник сложился, точно схлопнулись спицы зонтика. Страшная спина ушла под воду, оставив на поверхности темный водоворот. Фома подобрал ноги, бревно тут же выкрутилось из-под него, и он оказался в теплой темной воде. Снизу что-то прошло по животу и ногам. Он в отчаянии ударил рукой по воде, подняв круглые серебряные брызги - но такую тварь этим разве отпугнешь?
На сей раз он ощутил острую боль, словно по ноге прошлась гигантская терка. Из глубины поднялось мутное бурое облачко и стало расплываться, расплываться прямо перед его лицом. Еще один толчок - сначала он боли не почувствовал, потом она вернулась, почти невыносимая.
Коротко выдыхая сквозь стиснутые зубы, он сделал мощный гребок к берегу. Рыба ходила под ним, время от времени касаясь плавником живота. Наконец он нащупал ногами дно. Между пальцами продавились серые колбаски ила, острые края ракушек-перловиц резали ноги. Фома, оступаясь и хромая, оставляя в воде буроватое облачко, побрел к берегу.
Он сел на песок и стал ловить ртом воздух.
Потом осмотрел ногу. Бедро было в частых порезах, кровь стекала по нему, смешиваясь с водой. Один порез был особенно глубоким, он тянулся от паха и до щиколотки.
Кэлпи отделился от остальных, подошел к нему, присел на корточки.
– Больно? - равнодушно спросил он.
Фома всхлипнул и локтем отпихнул тянущуюся к нему руку. Но кэлпи уже держал в сильных пальцах его колено, другой рукой втирая в раны едкую, остро пахнущую мазь.
– Пусти, сволочь, - сказал Фома.
– Это водяной конь, - кэлпи закончил свое дело и вытер ладонь о песок. - Запомни его. И если ты решишься один войти в воду или сесть на любой кусок дерева, он утопит тебя. И раки будут есть твои глаза.
Фома разрыдался. Он больше не стыдился своих слез, он плакал и трясся, размазывая по лицу слезы и кровь из порезов.
– Оставьте меня в покое! Ну чего вы привязались ко мне! Отстаньте, уроды! Я не бард! Я не умею петь. Я вообще не ваш. Я человек. Я даже не знаю по-вашему…
– Это не важно. Мы выучились вашему языку, чтобы ты пел для нас. Пой.
– Как? - всхлипнул Фома.
– Как хочешь.
– Я не буду петь для нелюдей, - плакал Фома. - Вы только и можете, что кур морить. Вот вся ваша доблесть.
Зеленая кожа кэлпи явственно потемнела. Если бы он был человеком, Фома решил бы, что он покраснел от стыда. Остальные кэлпи переглянулись и одновременно выплеснули свои чаши в костер. Костер выбросил круглое облачко пара.
– Если мы нападем отважно, ты будешь петь для нас?
– Я вообще не буду петь, - уперся Фома. В животе у него сделалось пусто, а на сердце - легко. Порезы на ноге горели и отчаянно чесались. - Я лучше сдохну.
Кэлпи вновь переглянулись. Они начали переговариваться между собой, тихо, на своем языке.
Тот, что сидел рядом с ним на корточках, встал, шурша змеиной кожей штанов.
– Я лучше сдохну, - повторил Фома безнадежно.
– Лезь в лодку, - сказал кэлпи.
Фома выпрямился и сжал губы. «Значит, я прав и надо быть твердым, - думал он. - Надо быть твердым, надо быть храбрым. Не бояться их, вести себя как Леонид-истребитель, неустрашимый боец с захватчиками. Тогда тебя будут уважать даже враги. Я показал им, что не боюсь, что не буду служить им, и они вернут меня домой». Ободранная нога болела, но Фома не проронил ни стона. Правда, похоже, никто не обратил на это никакого внимания. Его враги сидели у погасшего костра, занимаясь домашним и неважным - чинили одежду костяными иглами, плели какие-то веревки, а один вытащил крохотные пяльцы и - вот урод! - начал вышивать на замшевом лоскуте ивовую ветвь.
Почему-то Фома снова почувствовал себя обманутым.
Кэлпи с красноглазой серебряной рыбкой в мочке уха прыгнул в лодку, подхватил шест и резко оттолкнулся, лодка задрала нос и понеслась по темной воде; остров кэлпи остался за спиной, мелькали кучи плавника, плавучие гнезда поганок, мусор, принесенный дальним приливом, заросшие ивняком островки. «Мы плывем домой, - думал Фома в такт ударам шеста, - домой, домой…»
– Высади меня у мола, - великодушно распорядился он, - дальше я сам.
Кэлпи не ответил.
– Мы вас не трогали, - примирительно сказал Фома. - Вы первые начали.
Кэлпи налег на шест. Под днищем лодки прошла, выбрасывая лапки, огромная бледная лягушка.
Откуда-то издалека доносился глуховатый шум, словно там, за зарослями тростника, обрушивалась сама в себя гигантская волна. Остро пахло солью и водорослями.
Фома насторожился.
– Куда ты меня везешь? - спросил он. Перехваченное горло превратило окончание фразы в жалкий писк.
Кэлпи молчал.
Лодка скользнула в узкий рукав меж зарослей, пошла медленнее, трава шуршала по днищу. Меж двумя отмелями была тихая затока, зеленые ветки ивняка полоскались в воде. Тень лодки запрыгала на ребристом песчаном дне. В листве щебетала стайка красногрудых пичуг.
Фома вцепился руками в низкий борт.
– Выходи,- велел кэлпи.
– Не выйду!
– Выходи, - повторил кэлпи и опасно накренил лодку так, что борт, в который Фома вцепился, черпнул воды. Вода была теплая и омыла босые ноги Фомы с налипшим на них песком и дорожками подсохшей крови.
Фома выпрыгнул в воду, которая оказалась ему по колено, и кэлпи шестом больно ударил его по спине, подталкивая к берегу. Отсюда, с мелководья, было видно, что под переплетенными ветками ивняка открывался туннель, наполненный зеленоватым полумраком.
– Не пойду туда! - Фома бросился обратно к лодке и вцепился в борт. Кэлпи ударил его по пальцам и оттолкнулся шестом от дна, подняв облачко песчаной мути.