– Достоин делатель мзды своей, – бормотал монах.
Князь всхлипнул.
– Ты великий человек, доктор… Но можешь ли ты предохранить перед божьим гневом? Есть ли у тебя средство, чтобы отогнать болезнь заранее? Люди у меня умирают, и поля опустели. Кто их будет обрабатывать?
– А кто заплатит десятину? – спросил монах, перебирая четки костлявыми пальцами.
– Есть у тебя такое средство? – настаивал князь.
– Есть, – ответил доктор, и глаза у них алчно заблестели, – но с условием…
– Согласен заранее, – начал было князь, но монах сжал ему руку и спросил:
– С каким, милый сын мой?
– С тем, что вы создадите царство божье на земле.
Молчание. Князь переглянулся с монахом. Доминиканец перекрестился и провел языком по губам.
– Мы не печемся ни о чем другом, сын мой, – тихо сказал он.
Доктор нажал кнопку на яйцевидном предмете и положил его на стол. Они видели это, но ни о чем не спросили.
– Тот, кто примет мое лекарство, забудет обо всем, что было, – сказал он, – Его мысль станет чистой, как неисписанный пергамент. Тот, кто примет это лекарство, не будет знать болезни, и его уста не произнесут слов лжи…
– Когда грозит смерть, то это условие не тяжело, –
сказал князь.
Но глаза у монаха сощурились.
– Только бог всемогущий имеет право определять меру страданий, которыми грешники покупают свою долю в царствии небесном. И не человеку изменять его пути, –
подчеркнул он. – От чьего имени ты говоришь, доктор? –
неожиданно прошипел он.
Доктор окаменел, по спине у него прошел холод. Во что втянул его таинственный посетитель? Иногда он не сомневался в том, что это дьявол, иногда его речи звучали как райская музыка. Но разве сатана не сумеет превратиться в агнца, чтобы скрыть свои волчьи зубы?
Князь поднял руку, и лоб у него стянулся морщинами.
– Ты говоришь, они все забудут… Это значит – забудут и то, кто господин и кто слуга, забудут о податях и десятинах и о ленных обязанностях?…
Доктор наклонил голову.
– Только бог может править судьбами людей, – строго произнес монах, впиваясь взглядом в лицо князя. – А тот, кто своевольно захочет вмешаться в дела божьего провидения, пойдет в адский огонь и в море смолы кипящей…
Так вот, если они забудут, что должны служить тебе, Альбрехт, – насмешливо обратился он к князю, – то кто будет защищать тебя? Кто защитит тебя от мести врагов?
Да и ты был бы рад забыть обо многом, правда? – Его аскетическое лицо скривилось в усмешке, и князь скорчился, как под ударом бича.
Монах обратил свой горящий фанатизмом взгляд к доктору.
– А тебе, посланец темных сил, я говорю тут же и от имени божьего, что скорей позволю всему населению города умереть от чумы, чем позволю тебе закрыть им путь к вечному спасению…
Князь опустил глаза и слабо кивнул.
Доктор весь дрожал; он медленно отступал к двери, но сильные руки схватили его и снова подтащили к столу.
Мрачное лицо доминиканца не предвещало ничего доброго.
– От чьего имени ты говорил? Кто тебе дал волшебное средство? Кто приказал тебе смущать добрых христиан?
Несмотря на свою молодую внешность, доктор был стар. Убийство, бегство со страшным спутником, угроза костра – все это было слишком много для него. Он знал, что тот, кого инквизитор так допрашивает, уже не сможет оправдаться.
Он кинулся к столу, где пылало голубое яйцо, но монах оказался проворнее.
– А, – вскричал он, – так это и есть дьявольский амулет!
– И, сильно размахнувшись, швырнул яйцо о каменный пол так, что оно разлетелось на тысячу осколков. По комнате прошла какая-то волна, слово отзвук далекой музыки.
Доктор упал в кресло, побелев как мел. Он видел, что погиб.
– Это не я, я не хотел, нет, – бормотал он, и по щекам у него текли слезы. – Это он меня соблазнил, он, дьявол… Он вернул мне молодость, молодость! А-ах! – Он положил руки на стол и уронил на них голову, горько рыдая. – Я
знал, что это обман, и все-таки поддался ему… Он возвел меня на верх горы, а потом сбросил в пропасть…
В голосе у него звучала такая искренняя скорбь, что оба слушателя вопросительно переглянулись. Монах отпустил стражу движением руки и заговорил:
– Больше радости в небесах об одном обращенном, чем о тысяче праведников… Мне кажется, ты раскаиваешься в своем проступке… а церковь не жестока, церковь – это мать послушных детей…
Доктор приподнял голову и непонимающе смотрел на него.
– Ты спас дочь его светлости. Быть может, это было делом дьявола, ибо и дьявол противно своему замыслу может иногда творить добро… – Монах выжидающе умолк.