– Я сказал сейчас вот этому подле меня сидящему рыцарю, тому, кто победил нас всех… – Галахад обвел взглядом пирующих, – я сказал ему: если он уйдет от нас, путь его будет тяжек. Пью эту чашу за Непобедимого
Ланселота!
До небес взвились тут приветственные клики и ликующие звуки фанфар. И лишь рассевшись вновь по местам, увидели пирующие, что рыцарь Ланселот с кубком в руке продолжает стоять.
По обычаю вновь посвященный рыцарь провозглашал здравицу в честь рыцаря, его посвятившего, или в честь сеньора, доброго друга, дамы сердца и мало ли в чью еще честь. Но тут случилось не так.
Выждал Ланселот, пока затих и последний шепот, и тогда чуть приподнявши кубок свой, не заносчиво и не радостно, а, скорей, даже скорбно, всех, одного за одним оглядев и, быть может, себя соизмеря, произнес:
– Эту чашу – за Мерлина!
Лицо Артура побагровело, Галахад опустил голову и молчал. Никто не промолвил ни слова. Ланселот осушил свой кубок и взглянул на фанфарщиков. Те покосились на короля – они были стреляные воробьи, – однако на сей раз не получили от Артура никаких указаний.
– Вы что там, оглохли?! – взревел Ланселот и гневно толкнул от себя тяжелый стол. – Я пил за Мерлина!
Только тогда, хоть и не слишком стройно, протрубили, изображая радость, фанфары.
Я прошу лишь малую кроху внимания и тотчас вновь передам слово самим событиям. Приметил я на собственном опыте – хотя оно, конечно, неправильно, да так бывает! – что стоит заговорить о чем-то человеку, который
всерьез думает то, что говорит, и сперва воцаряется тишина, потом же разворачивается борьба – все только и метят, как бы его обротать. И вот еще о чем стоит поразмыслить: дурные-то люди – за редким исключением –
глупы. Они только и умеют твердить одно и то же, «с толком» выучив все наизусть, перебирают обиды, их воспевают и о них рыдают и ни разу даже не подумают о том, что и они, пожалуй, могли бы стать поборниками спра-
ведливости, и на их долю могла бы достаться великая роль
– они тоже могли бы помогать людям! Но это и вправду даже не приходит им в голову, ибо они все помешаны на собственных бедах, на том, как бы исхитриться и достичь своих маленьких, меленьких целей, и справедливость столь же им безразлична, сколько мне сейчас, в эту минуту – но только сейчас, только в эту минуту! – Дракон.
Ну, словом, так вот случилось. Ланселот опять «наломал дров», и праздничное пиршество мигом распалось.
Скуля, разбежались своры собак, которым пирующие бросали от стола кости, зал быстро пустел, так как рыцари, дворяне и дамы, с поклонами – соответственно рангу –
уступая друг другу дорогу, спешили убраться подальше, но еще тянулось к выходу обратившееся в бегство застолье, когда к Ланселоту подошла-подплыла первая придворная дама королевы. Сэр Галахад наблюдал, окаменев.
– Достойнейший рыцарь, – проговорила прекрасная фрейлина, – могу ли я сказать тебе несколько слов наедине?
Ланселот посмотрел на Галахада, но Галахад только проворчал:
– Гиневра отпраздновала и мою победу. Да и победы других тоже! Не теряй головы, Ланселот!
И, поклонясь, ушел. Когда же Безупречный удалился, вот что сказала Ланселоту первая дама:
– Славный рыцарь! Наша королева ждет, чтобы ты явился почтить ее. Ступай прямо в ее покои, и непременно один. Пойдем же!
И Ланселот, в ту пору совсем еще несмышленый Ланселот, пошел.
Они подымались по лестницам, миновали несколько комнат.
– Ваш меч, господин!
Ланселот засмеялся, вспомнив, что его меч сейчас в конюшне, приторочен к седлу коня.
– У меня нет меча.
– Так, может быть, плащ?..
«Проклятье! – усмехнулся про себя Ланселот, – И плащ внизу».
– Нету. Ни плаща, ни перчаток, ни шлема. Где королева?
– Неслыханно!
Но Ланселот так рявкнул на слугу, что тот мигом к нему обернулся, словно ему иголку вонзили в зад.
– Что ты сказал?! Ах ты, мозгляк! Ступай и доложи, что рыцарь Ланселот просит разрешения войти по приказу его королевы! Ты же… Чтобы я тебя больше не видел! Прочь с глаз моих!
Должен сказать, что Гиневра в весьма завлекательном виде приняла юного и непобедимого Ланселота. Знаю точно, что ночное ее одеяние было обворожительно, а груди – ох, эти груди! – колыхались и стремились высвободиться из него. Однако Ланселот посматривал на королеву крайне непочтительно и с насмешкою: столько-то опыта у него уже имелось, чтобы понять – груди лишь тогда высвобождаются из одежд, когда обладательница их сама того желает. И, вот ведь беда, Гиневра почувствовала, сколь усмешливо настроен Ланселот.