Спокойно ожидал он судьбы своей.
В эту минуту такой удар обрушился на дверь, что она треснула сверху донизу. И сразу последовал еще удар. «А
ведь только левой рукой бить может, – с уважением кивнул головой Могущественный Властелин, помня о мече, сверкавшем в правой руке Ланселота, – ведь только левой…»
И в этот миг дверь проломилась от удара ногой, она с грохотом упала в зал, и в проеме, тяжело дыша, весь в поту, в крови, собственной и псиной, стоял униженный Драконом Непобедимый Ланселот. При виде зверского этого
лица, скорее напоминавшего львиный, нежели человеческий, Дракон подался вперед. «Куда подевался смех его?!»
– Я пришел, чтоб снести тебе голову!
Встал Дракон, спустился со своего неправо захваченного трона и приблизился к Ланселоту.
– Ну что ж. Действуй!
А Ланселот испытал нечто ужасное. С трудом, но совсем близко подошел он к Дракону, однако же занести над ним меч и выполнить то, ради чего родился на свет, оказался не в состоянии.
Волшебная сила – с коей мы (хотя, верно, не все) знакомы с тех пор, как повелись у нас связи с чужеземными странами и стали нам ведомы труды заморских ученых мужей, – вроде бы красиво звучит, но по содержанию выглядит чем-то ребяческим, глупым. Пусть-де женщина либо дитя малое пугаются, если скрипнет столешница, заухает в трубе ветер, – мужчине все это только смешно. Мое время весьма суеверно, вот и путает, сообразовать не умея, волшебство и простые, из природы вещей происходящие явления жизни. Трус вздрогнет, если ветром захлопнет ворота конюшни, храбрец не ведает страха, даже если стоит перед Драконом. Куда как красиво все получается, верно? Но пойду далее – к выводам, сделанным, может быть, по скудости образования моего и неудачному рассуждению, а следовательно, легко опровергаемым. Так попробуем же повернуть иначе! Какой-нибудь трус, что трепещет от завывания ветра, об истинной опасности понятия не имея, со спокойной душой лазает по таким местам, где у храбреца волосы становятся дыбом, шлем подымая, и он весь деревенеет от страха. Трусость или храбрость – я уже говорил это много ранее – определяет не то, боится человек или нет, то, чего он боится и – во имя чего, во имя кого. И еще далее! Человек невежественный –
и трусливый – боится просто того, кто никогда не знавал ранее, страшно ему, например, если из грозовой тучи вдруг посыплются рыбы. Хотя явление это есть лишь причудливая и необычная игра пролетевшего над рекою смерча.
Но истинный страх познает, настоящий ужас испытывает тот, кто по природе своей не трус, даже прямо скаку –
храбрец и кто, уже накопив немало познаний, сталкивается вдруг с чем-то таким, к чему загодя был приготовлен, знает и причины того, но власть – над собою по крайней мере –
решительно отрицает и вдруг испытывает на себе эту
власть. Вот когда – страх! Его-то и испытал Ланселот в грандиозную минуту победы.
В меру слабых моих способностей, памятуя также о разумной сдержанности, попытался я рассказать, каким человеком был сей рыцарь. Псов Драконовых он уже знал, испытал их и победил, не шарахнулся и от Дракона, ибо заранее был готов к безобразности вида его, к хитросплетеньям и коварному ходу ума, даже превзошел его в уменье вести войну и в воинской доблести. Он приобрел и то над ним преимущество, каким могли похвастать немногие: Дракон Ланселота боялся, однако же и любил немного, тогда как Ланселот без каких бы то ни было сомнительных усложнений существо это ненавидел и жаждал его гибели.
И вот когда Ланселот ворвался в последнее убежище
Дракона, когда уже разворотил двери последнего пристанища его, полагая, что в равной мере одержал победу над приспешниками Дракона и над его замыслами, – что ж оказалось? У Дракона сыскалось еще одно, правда, последнее, но мощное оружие. Пресловутая его волшебная сила. То, чего Ланселот не видел, не соизмерил, и теперь, когда он внезапно оказался перед этой волшебной силой, рука его и меч, знаменитый, победоносный Меч, остались недвижимы.
– Ну же, подойди, Ланселот!
Дракон его подразнивал, манил к себе четырехпалой рукой.
– Подойди и убей меня!
Ланселот тяжело дышал; тыльной стороной левой руки он утер кровь, стекавшую со лба ему на глаза, и облизал языком запекшиеся открытые губы.
– Что ж это… я…
И тогда Дракон встал во весь рост, и густой его голос прогудел негромко, но спокойно и с ужасающей силой: