Ланселот протянул левую руку и поманил Ивэйну к себе. И хотя сейчас его оставляли совершенно холодным женские чары, не мог он не заметить красоту и стройность
Ивэйны, ее робкую силу.
– Слушай, Ивэйна, внимательно, потому что надо мне о важном спросить тебя. Как желаешь ты меня называть?
– Зачем спрашиваешь? Как сам пожелаешь.
– Будь по-твоему. И еще спросить хочу… Все это время ты смотрела за мной безотлучно?
– Н-ну… иногда ведь и поспать было надо, да только спала совсем немножко. Сама хотела подле тебя быть все время.
– А я-то совсем беспомощный… Кто же убирал меня да обмывал?
Спокойно, безо всякого смущения смотрела Ивэйна на
Ланселота.
– Я.
– И тебе… не противно было?
– Худо знаешь ты женщин. Если надобно обиходить мужчину, который по нраву пришелся… тогда ничего не трудно.
– Если так, Ивэйна… – И такая волна благодарности и любви подхватила вдруг Ланселота, что достало ему на всю жизнь ее. – Зови-ка сюда всю семью свою!
Ивэйна, опустив голову, вышла и от дверей еще раз оглянулась на улыбавшегося ей Ланселота. Все скоро собрались. Мать молилась, отец ждал спокойно, Овэйн же посмеивался, стоя за ними.
– Хозяин, – заговорил Ланселот, – сейчас мое положение всем незавидно. Но, поверь, я умею владеть мечом да и землю обрабатывать научился, просто так, по своей охоте.
Нечего мне предложить тебе, кроме себя самого, моего меча да коня. И еще – люблю дочь твою. Если по мысли тебе это, зови священника, и тогда Ивэйна, – глянул он на нее, – не по имени станет меня называть, а назовет своим мужем.
– Но почему?. И как же зовут тебя?
– Имя мое… Годревур.
– Ну что ж, господин Годревур, ежели не увезешь отсюда дочь мою, то видом своим и силою ты нам приглянулся, так что в семью я с охотой приму тебя.
– Услышал господь мои молитвы, – прошептала мать.
– Да, он крепко скроен, – весело ухмыльнулся Овэйн.
– Ивэйна, – негромко обратился к девице Ланселот. –
Ты-то согласна?
Ивэйна быстро головой кивнула, но не вымолвила ни слова.
– А коли так, – распорядился отец, – ступайте-ка все прочь отсюда, им найдется теперь, о чем говорить.
Все поспешно вышли, кто за священником побежал, кто готовить все к обручению начал.
– Ланселот! – Ивэйна казалась неспокойною. – Почему сказал ты, будто зовут тебя Годревуром?
– Потому, – колебался он, – потому… довольно того, что ты будешь знать: Ланселот я. Другим до того дела нет.
А скажи, Ивэйна… что сталось с Драконьим замком?
– Его дотла порушили и подожгли.
– А Дракон?
– Его люди Дарка убили.
– Словом, конец ему. А коли так, прекрасная и нежная ликом Ивэйна, призови-ка ты сюда отца своего да скажи ему: прошу я его освободить меня от бороды этой!
О том, хорошо ли вышла хроника эта или она ничего не стоит, судить не мне. Я сделал, что было по силам моим, и, как говорил уж вначале, одной только истине послужить старался, а не моде, не вкусу. Если сам я не заблуждаюсь, то в хронике сей была одна часть – юные годы Ланселота, –
когда истина (справедливость) и вкус совпадали, существовали одновременно; читать эту часть, наверно, было приятней. Я имею в виду тот период, когда Ланселот побеждал бескровно и тем заслужил себе право пойти на настоящую битву. Про те времена, думаю, легче и приятней читать сие писание, чем позднее, когда настала ужасная пора в его жизни – пора крови, мести и сведения счетов.
Ибо все это вкус оскорбляет. Это лишь справедливо. Так-то случилось, по разумению моему, так все и было.
Еще в самом начале моей хроники я сказал сразу, что не
Ланселот убил Дракона и что с Мерлином, в живом обличье его, он никогда не встречался. Видел же его только в лихорадочном сне, после чего – это так – быстро пошел на поправку, но с ясною головой и спокойным взором он
Мерлина не видел ни разу. Потому и не видел, что слишком уж был заносчив, исполнен мести, потому что был слишком прекрасен, и только. Я же понял, что Мерлина увидит лишь тот, кто поостыл и перестрадал, кто сражался, но если и побеждал, то вопрос еще – победил ли. Слишком неуемен и весел был Ланселот, слишком молод, и потому, как ни много слышал о Мерлине, как ни любил его, любил он себя и суть сей могучей идеи так и не понял. Дальше мне рассказывать трудно, и потому я хочу сказать сразу точно и ясно: я беседовал с Мерлином, даже дважды, но встречи эти не к великой радости мне послужили. Ибо означали они также и то: в чем-то я, наверное, меньше, чем Ланселот.
Ведь не каждому дано увидеться с великим сим королем волшебником. Сила Мерлина заключается в том, что хотя мог бы – чудеса творить не желает, от приверженцев