Когда он поднял лицо, я поразилась тому, сколько гнева кипело в чёрном взгляде, устремлённом на меня в упор, как дуло револьвера. Вот-вот выстрел мне в грудь. И я упаду подстреленной птицей ему в руки.
— Если бы ты знала, как меня достала! — раздражённо процедил Эйдан сквозь стиснутые зубы. — Вот просто до печёнок! Сил больше никаких у меня нет.
Он схватил меня за талию, больно впиваясь жёсткими пальцами в тело. Вытащил из седла, словно безвольный мешок с мукой. Мои ноги утонули в ворохе опавших листьев.
Толкнул к лошади, спиной на тёплый лошадиный бок.
И прижался к губам болезненно-жгучим, голодным и жадным поцелуем.
Глава 14
Тишина.
Тихо-тихо. Во всём мире, вокруг нас, между нами, внутри.
Только падают в беззвучном шуршании осенние листья.
Долгий-долгий поцелуй рушит всё, что я знала до этого. Делит мою жизнь на «до» и «после».
Эйдан отрывается от моих губ — не выпуская из рук, прижимая к себе крепко, надёжно. Пытливо всматривается в лицо. Мгновение, два. Я молчу, с удивлённо распахнутыми глазами, как младенец, впервые увидевший свет.
Спрашивает тихо, ворчливым голосом:
— Что, неужели не будет возмущений? Ты не врежешь мне по морде за то, что какой-то конюх осмелился…
— Поцелуй меня ещё, — требую я.
В чёрных глазах вспыхивают огни.
На мой подбородок ложатся жёсткие пальцы, приподнимают.
— Я не твой слуга, чтоб мне приказывать! — высокомерно заявляет Эйдан.
И впивается в мои губы снова.
Кружится голова. Цепляюсь в его плечи. Обнимаю за шею, льну всем телом — как можно ближе, как можно теснее. Зарываюсь пальцами в пряди волос. Лошади надоело беспокойное соседство, она от нас отошла прочь, и, если бы меня не держали за талию, я бы уже, наверное, упала, потому что ноги как пудинг, который забыли на рождественском столе до утра.
Обжигая дыханием, Эйдан углубляет поцелуй. Вздрагиваю всем телом, как лань, в сердце которой вонзилась стрела… когда в мой рот вторгается дерзко чужой язык. О таком в моих книгах не писали точно. Этого не было в том абзаце, где «он трепетно коснулся её губ, отворяя для неё врата рая».
Мой рай больше похож на пожар преисподней. Я горю в нём без остатка, рассыпаюсь пеплом. Теряю голову. И Эйдан вовсе не трепетно обходится с моими несчастными губами. Он набрасывается на них, как голодное чудовище. А я покорно позволяю себя растерзать, умирая от наслаждения.
А потом на мою грудь без предупреждения ложится жадная ладонь. Сжимает через платье.
Толкаю обеими руками, отшатываюсь испуганно и делаю шаг назад.
Тяжело дыша, Эйдан смотрит на меня — совершенно сумасшедшими глазами. Вот примерно как тигр, у которого из клетки вытащили добычу, которую он уже начал пожирать, а он не может за ней рвануть, потому что заперт. Не делает попытки идти за мной, только грудная клетка ходит ходуном, и пальцы сжаты в кулак до побелевших костяшек.
Проглотив комок в горле, медленно возвращаюсь обратно. Губы горят и болят; кажется, нижняя потрескалась. На языке остаётся солёный привкус, когда их облизываю. Сердце заходится в груди рваным ритмом.
Встаю на цыпочки и обняв крепко за шею, целую его снова сама.
С довольным ворчанием мой хищник возвращается к прерванному занятию. Очень верно истолковав моё согласие. А упрямая рука немедленно возвращается на грудь. Сладкая дрожь… мурашки возвращаются тоже. Я преодолела первый испуг и больше не собираюсь эту руку ниоткуда сгонять. Мне слишком, невообразимо хорошо.
Движения его пальцев теперь осторожные, вкрадчивые. Гладят через плотную ткань платья, ласкают, пробуют на вкус моё тело.
Эйдан разрывает поцелуй, опускается к моей шее, жалит дорожкой поцелуев до самого плеча. Жмурюсь и не могу сдержать стон, когда двумя пальцами сжимает сосок через платье.
— С ума меня свела… — шепчет Эйдан мне в шею. — Моя рыжая колдунья…
Ещё ниже.
Его поцелуй расцветает на моей груди огненным цветком.
Распахнутыми глазами затуманенно слежу за тем, как медленно-медленно серые небеса осыпаются листопадом.
Эйдан выпрямляется и, покрепче взяв меня за талию, смотрит очень серьёзно в лицо.
— Послушай меня, Марго. Я искренне пытался держать руки подальше от тебя. Такой цветок, как ты, заслуживает, чтобы за ним сначала как следует поухаживали. Но видимо, садовник из меня куда хуже, чем конюх. Откровенно сказать, вовсе никудышний.
— Держать руки при себе не вышло? — улыбаюсь я с трудом, своими ноющими, заласканными губами.