Я совершенно не запомнила дорогу — леса, деревеньки и холмы, мелькавшие за окнами, лишь усиливали тошноту, и я почти не смотрела туда. Да ещё в карете было безумно холодно — жаровня не справлялась. Хотя — отцу было вроде бы нормально. Скорее всего, это меня морозило, хоть я и куталась в своё теплое пальто с песцовым воротником, а пальцы не вынимала из меховой муфты.
Спустя пять дней, который показались мне кромешным адом, отец с восхищённым возгласом показал куда-то за окно.
— Маргарет, милая, ты должна это увидеть! Мы въезжаем во владения Честертонов. Строго говоря, мы уже полдня по ним едем, но это ближний парк. Его проектировал любимый архитектор предыдущей королевы, лорд Шлезвиг. Это место даже внесено в монографию «Десять лучших пейзажных парков Кориннии!» Ты ведь говорила, что любишь пейзажные парки больше регулярных?..
Чтобы не обижать отца, я уныло отдёрнула штору со своей стороны… и забыла обо всём.
Может, оттого, что мы всё это время следовали строго на юг.
Или ветер с моря — графство Чесмор примыкало к побережью, и климат здесь был мягче…
Я не знаю.
Но тут всё ещё царила осень.
Яркое буйство листвы — багряной, карминной, рыжей, золотой — сливалось крупными мазками в одну величественную картину.
— Говорят, Шлезвиг специально высаживал деревья так, чтоб разные оттенки листвы круглый год радовали взгляд, создавая впечатление глубины пейзажа, и не было ощущения монотонности даже для самого взыскательного вкуса, — увлечённо комментировал отец. — Видишь вон те вкрапления тёмно-зелёных лиственниц? Особенно хороши. Как рама для картины.
Я ничего не ответила.
Мы медленно взбирались на холм. Усталые лошади цокали копытами всё реже.
Отсюда было очень хорошо видно, как там, чуть вдали, в излучине тонкой реки, полукругом охватившей небольшую возвышенность, в тумане парит беломраморная беседка. Хоровод колонн под ажурной крышей. В центре — белоснежная статуя, у ног которой намело сухих осенних листьев. Грация с лирой в руках.
Горбатый мостик из круглых замшелых камней отражается в реке. Вогнутая арка в отражении сливается с аркой моста, образуя трепещущее на водной глади кольцо.
Почему-то от красоты этого места защемило сердце. Я хорошо могла представить себя, гуляющей в этом парке. На мостике… в беседке с книгой… босиком по камням неглубокой речушки, подобрав платье до колен…
Я тряхнула головой, прогоняя наваждение.
Скоро мы будем на месте. Волнение нарастало во мне до критической отметки. Сбивая дыхание и увеличивая частоту пульса. Я обнаружила, что почти до крови впилась ногтями в ладони, только когда стало больно.
Наконец, мы преодолели тот самый мост, карета дёрнулась и остановилась. К нам немедленно бросились с десяток конюхов и слуг. Распахнули дверцу, разложили складную лесенку-приступок, и я сошла на землю. Не считая коротких остановок на постоялых дворах для ночлега и ванны, моя нога впервые за долгое время касалась твёрдой земли. Осталось ощущение, будто слегка покачивает — словно бы я всё ещё в карете. Отец подал мне руку, улыбнулся ободряюще — и повёл вперёд, по заметённой листьями дорожке, которая шла вверх от реки.
Широкие ступени каменной лестницы, взбиравшейся на холм, были выщерблены от времени и поросли мхом. Но я уже поняла, что здесь не любят новоделов и предпочитают сохранять старину. Могучие каменные львы, сидевшие по краям ступеней, встретили меня улыбками на кошачьих физиономиях.
Если бы я могла, я бы улыбнулась в ответ.
Но меня так мутило от волнения — ну или может оттого, что второй день в меня вообще ничего не лезло, кроме травяного настоя, — что я не могла даже как следует насладиться красотой этой старинной лестницы. Или дворца с колоннами, белеющего в просвете парка.
Разумеется, иначе как «дворцом» поместье Честертонов назвать было нельзя.
Моя робость лишь усилилась, когда я подумала о том, что сейчас предстану перед хозяином всего этого великолепия.
…Мы шли по аллее, когда что-то, увиденное боковым зрением, поразило меня настолько, что я остановилась.
Не сразу поняла, в чём дело.
Далеко-далеко, на заметённой осенними листьями лужайке, паслась непривязанная белая лошадь. Ощипывая мягкими губами с земли последние зелёные травинки.
Сердце забилось часто и глухо.
— Что такое? — поинтересовался отец.