— Мне нужно было немного поэзии. — Акцент у нее слабый, но заметный, добавляющий экзотичности ее ауре.
Не то чтобы она нуждалась в этом. Я не могу оторвать от нее глаз, как есть.
— Китс, — замечаю я, читая корешок тома в ее руке. — Значит ли это, что вы чувствуете легкую меланхолию?
Она изгибает идеальную бровь. — Меланхолия, — повторяет она. — Хорошее слово. Я бы хотела, чтобы люди использовали его чаще.
— Было бы лучше, если бы им не пришлось.
Она грустно улыбается. — Ты читаешь стихи?
— Обычно я тянусь к романам, — признаюсь я. — Но мне снова и снова нужна порция стихов. Однако я склоняюсь к Майе Энджелоу.
— Ее поэзия немного более воодушевляющая.
— Конечно, менее угнетающе, чем Китс.
Она смеется. Это похоже на тихий стук дождя.
— Я Камила, — говорю я. Я чувствую себя немного неловко, хотя понятия не имею, почему.
—Никита́— отвечает она. — Приятно наконец познакомиться с тобой.
— Наконец?
Она улыбается. Это ослепительная улыбка, но она не достигает ее глаз, которые остаются грустными и отстраненными.
— Я мама Исаака и Богдана, — объясняет она.
Мое сердце подпрыгивает в горле. Их мама? Иисус. Я, вероятно, должна была установить связь немедленно. Богдан очень похож на нее. Но, по крайней мере, на первый взгляд, у нее не так много общего с Исааком.
— Ох.
— Не волнуйся, — говорит она. — Я не кусаюсь.
— Даже если вы это сделаете, — слышу я свой собственный голос, — я могу постоять за себя. Я кусаю в ответ.
Я сразу краснею. Я понятия не имею, что заставило меня сказать это. Может быть, у меня есть внутренняя потребность дать миру понять, что меня не устраивает эта ситуация, как бы по-другому она ни выглядела со стороны. Сказать всем и каждому, кто будет слушать, что я не девица в беде.
Она смотрит на меня долгим взглядом. Взвешивая меня. Ищет меня.
Затем она улыбается. — Я понимаю, почему он был так непреклонен в том, чтобы вернуть тебя.
Я поднимаю брови. — Как много вы знаете?
— Все, — спокойно говорит она. — Возможно, даже больше, чем думают мои сыновья.
Она определенно не из тех женщин, которым нравится сидеть в темноте. Может быть, поэтому я не могу отделаться от невольного чувства восхищения гордой женщиной.
Честно говоря, я хочу быть ею, когда вырасту.
— Надеюсь, вам здесь удобно.
— Надеюсь, тебе здесь удобно. Я знаю, что это нелегко…
— И вас все устраивает? — с любопытством спрашиваю я. — Вы согласны с тем, что ваш сын похищает женщин и замышляет отомстить вашему племяннику?
Выражение ее лица меняется. Эффект бесконечно мал, но я его улавливаю.
— Я никогда не контролировала своих мальчиков, Камила, — говорит она, обращаясь ко мне так, будто мы старые друзья. — Я тоже никогда особо не вмешивалась в их воспитание. Они всегда были его сыновьями. Не мои.
— Вашего мужа?
Она кивает. — Виталий был суровым человеком. Он хотел, чтобы его сыновья смогли продолжить наследие, которое он создал. Он превратил их в людей, которые могли бы успешно управлять Братвой. У меня есть немного дополнительного времени с Богданом. Но Исаак… он был наследником своего отца с самого первого дня. Он был преемником, и это принесло жертвы. В том числе и его детство. Поэтому, когда ты спросишь меня, знала ли я о его планах, ответ не изменит того факта, что у меня нет власти или влияния ни на одного из моих мальчиков. Они принадлежат Братве от кожи до души. Это зверь, который проглатывает детей и превращает их в мужчин.
— Это звучит… как одиночество.
Ее глаза метнутся ко мне. — Так и было. Да.
Никогда бы не подумала, что мне будет жаль эту женщину. Она такая гордая, такая царственная. И все же я здесь, испытывая жалость.
— Не все клетки буквальны, Камила. Некоторые из них полностью созданы нами. Некоторые даже заслужили.
Это прилипает ко мне. Не только из-за болезненного выражения на ее лице.
Но количество сожаления в ее тоне, когда она это говорит.
— Я знаю, что вы имеете в виду, — шепчу я, прежде чем успеваю остановиться.
— Ты?
Я вздыхаю. — Всю свою жизнь я стремилась быть женщиной определенного типа. И я боюсь, что у меня ничего не получится.
— Что это за женщина?
— Из тех, кто знает свой собственный разум. Из тех, кто может стоять на своих собственных ногах. Из тех, кому не нужен мужчина, чтобы выжить.
— И ты не думаешь, что это ты?
— Я не знаю. Я боюсь, что слишком сильно хочу историю любви.
Никита поднимает тонкие брови. — Две вещи могут быть правдой одновременно. Тебе не нужно жертвовать тем, кто ты есть, чтобы влюбиться.
— Не так ли? —Я спрашиваю.
Между нами прокрадывается тишина. Я сразу понимаю, что сказала слишком много.
Никита Воробьева мне не подруга. Она мать человека, который похитил меня. Помимо шоппинга, полетов на вертолете и изысканных ужинов, я его пленница.
— Извините, что побеспокоила вас. Я просто не могла пройти мимо этой комнаты, когда увидела, что в ней.
— Довольно большая библиотека, — отвечает Никита. — Не стесняйся исследовать это.
При этом воздух смещается. Она из тех женщин, которые могут закончить разговор простым движением брови.
Но мы оба поворачиваемся, когда слышим голос у двери. — Камила?
Удивительно, как быстро учащается мой пульс. Мое единственное утешение в том, что никто не слышит, как он стучит в моей груди.
— Ты вернулась, — холодно говорит Исаак.
— Я… Да, я шла в свою комнату, когда…
— Наткнулась на маму?
Я смотрю в ее сторону. Она не пошевелилась и не сказала ни слова.
— Увидела библиотеку, — поправляю я.
Исаак входит в комнату с холодным и нетерпеливым видом. Он смотрит на Никиту.
—Мама, тебе на террасе ставят чай, — говорит он. — Тебе следует отправиться туда прямо сейчас.
Это скорее приказ, чем совет.
Никита загадочно улыбается мне на прощание и, ничего не сказав, выбегает из библиотеки. Исаак делает шаг вперед. Дверь захлопывается за ним. Я инстинктивно делаю шаг назад.
Я должна опасаться его. Я должна хотеть дать отпор. Кричать. Кричать. Кричать.
Я должна думать обо всех способах, которыми я могу попытаться сбежать от него.
Но все, что я могу думать, это то, что если у Чудовища есть такая библиотека, он не может быть таким уж плохим.
Он может?
22
ИСААК
НА ПЯТЬ МИНУТ РАНЬШЕ
Лахлан приходит ко мне в офис, как только он, Эдит и Ками возвращаются из магазина. Меня уже раздражает, что они превысили отведенное время на поручения.
— Ну? — спрашиваю я, когда он стучит и входит. — Как дела?
У Лахлана улыбка на лице, и я не уверен, что мне это нравится. — Я, конечно, понимаю, почему ты женился на ней.
Богдан фыркает от смеха, пока я не смотрю на него. — Продолжай, — говорю я Лахлану.
— Первые два часа пути были… трудными, — говорит он. — Она отказалась участвовать. Но я расслабил ее.
Я сжимаю челюсть. — Что, черт возьми, это должно означать?
Я знаю Лахлана. Я знаю его больше десяти лет. Мы знаем историю друг друга. Мы сражались бок о бок.
И я ему безоговорочно доверяю.
Вот почему я попросил его сопровождать Камилу в этом походе по магазинам за пределами Поместья. Но, несмотря на все это, его слова заставляют меня чувствовать себя очень территориально.