Не сказать, что я стал специалистом в сфере права Российской империи середины девятнадцатого века. Но, насколько я знаю (пришлось почитать об этом перед судом), после реформы Киселёва именно Инвентарь является основополагающим документом при любых земельных спорах. Если бы не было у меня понимания, какое ворьё и жульё сидит на чиновничьих стульях в Екатеринославе, то я сразу подумал бы судиться наново.
Жульё или нет, а я найду возможность, чтобы вернуть своё. Пусть там деревушка всего-то на одиннадцать дворов, но земельки прирезано к ней немало, никак не меньше двух сотен десятин. Да и это не так важно. Просто всё, что моё — должно оставаться моим же.
Завернув деньги и документы в холстину, после ещё раз обмотав шерстяной тканью, в том же вещмешке я вновь зарыл свой клад, или даже сокровище, поглубже, под камень, чтобы меньше промокло.
Не сильно ли я задержался? Впрочем, всякие проблемы могут возникнуть у человека в лесу. Но нужно спешить, мне еще сегодня медогонку и первые рамочные ульи принимать. Нужно же не только забирать деньги у соседей, но и самому зарабатывать. Планов громадье, только не нарушили бы мне их еще каким поджогом.
С этими мыслями я вышел из леса и обрадовался первым каплям, шлёпавшимся мне на темно-русую макушку. Если будет сильный дождь, то даже прихвостни Жебокрицкого не отважатся соваться. Потому пока что я смогу спокойно поработать в мастерской.
Глава 5
Командиром мастеровых, как почему-то принято было называть начальника мастерской, был Козьма Иванович Проташин, отец Саломеи. Стало быть, Саломеи Козьминичны. Проташин — мужик во всех отношениях основательный. Наверное, от этой серьёзности он всегда имел чуть хмурый вид, будто недовольный чем-то. Цену себе знал и не чинился. Можно было подумать о том, что он так ведет себя именно со мной, но я уже знал, что и мой покойный батюшка позволял мастеровому разговаривать с собою почти как с равным.
Рабочая одежда у Козьмы была такой, что не каждый крестьянин позволит себе в праздники надеть: плотная, шерстяная. Козьма был светловолосым, короткостриженым, и бороду тоже стриг. Проташин не выдавался в плечах, как это свойственно многим кузнецам, но был крепким и с немалыми кулаками. Ну, не зря же мой реципиент побаивался отца Саломеи, несмотря на то, что был барином.
Я уже знал всю подноготную, почему этот мастер работает именно в моём поместье, а не где-нибудь, скажем, мастеровым на Луганском заводе или Тульском. Кстати, ранее он и там, и там работал.
Как это часто бывает с русским человеком, виновата слабость мужская перед алкоголем. Слава Богу, что в этом времени пока ещё такого понятия, как женский алкоголизм, не существует.
Вот однажды и попался Козьма Иванович Проташин на глаза высокому начальству — те как раз прибыли из Севастополя, чтобы проконтролировать какой-то из флотских заказов, что был передан Луганскому заводу. И говорили же Козьме, чтобы отсыпался два дня да не показывался ни на заводе, ни вообще на глаза кому-нибудь. А уж то, почему пил крепко раз в год один из уважаемых мастеровых, знали многие, потому и прощалось ему, если не всё, то очень многое.
Но так вышло, что в тот самый год Козьма не допил от чего-то до упаду, принял не ту дозу, которая уже мужика на пол валила, и заиграло в нём чувство долга перед заводом, где он уже был назначен почётным мастеровым, порой заменяя даже начальника смены. Вот и пришёл Козьма Иванович на завод, стал стращать, мол, чего расхлябанные такие, что за день и одной пушки не смогли сладить. Ну, а высокое начальство в аккурат в тот момент пожаловало в цех, где эти самые пушки и нарезают. Что дальше случилось, даже Козьма молчит, хотя в остальном на слова охотлив. Одно только знаю — Козьма Иванович с дочкой своей Саломеей оказались на улице.
И однажды начальник смены, уже трижды ходивший в администрацию завода и просивший за доброго мастерового, но всё безуспешно, посоветовал поговорить с одним помещиком, который удумал у себя наладить добрую мастерскую. Ну, а батюшка мой предложил весьма внушительный оклад Козьме, да ещё и разрешил по надобности приторговывать тем, что сам произведёт. Так что, то ножи, то ещё чего, но Козьма производил. Вот он и ездил продавать чего Емельяну или давал ему, современным языком говоря, на реализацию.
Хотя для меня, кажется, современным постепенно становится здешний язык — со своим темпом, с расстановкой, своими ухватками и витиеватостями.
Жил этот Козьма Иванович здесь и вправду не бедствуя, барин у себя Саломею принял, да науки всякие моя матушка непутёвой девице преподавала. А тут не стало Петра Никифоровича, батюшки моего, и всё изменилось.