— Не велено, — несмотря на явный страх, дрожащим голосом, караульный твердил только одну фразу.
— Кто это ещё пожаловал? — отвлёкся генерал-фельдмаршал.
— Господин буянит. Прикажете скрутить, али как? — оставив одного солдата напротив рвущегося внутрь Хвостовского, зайдя в кабинет, с добродушным лицом, сержант спрашивал, не избить ли журналиста.
Этот отлупит так, что я потом Хвостовского буду собирать по частям. И я собирался вступиться за друга. Вот только генерал-фельдмаршал резко сменил настроение, вновь удивляя.
— Дверь закрой! — сказал командующий, и после обратился ко мне: — Что мне делать с вами, Алексей Петрович?
Горчаков сменился в лице, снял пенсне, плюхнулся на стул, словно мешок с песком сбросили. Он растерялся. Крайне плохая черта характера любого полководца — теряться. Вот мне интересно, а Суворов в такой ситуации тоже растерялся бы? Думаю, что нет.
— Ваше высокое превосходительство, разве же я не Отечеству служу? Разве же я ни живота, ни серебра своего не жалею? Мне непонятно, а что вы так беспокоитесь, что мною был взят австрийский дипломат? — отвечал я. — Он враг. Вот бумаги, где всё это изложено. Я дам вам тот документ, что был согласован турками с австрийцами. Так за то, что изничтожаю врагов Отечества нашего, меня нужно арестовывать?
— Ваше высокопревосходительство, вот это всё объясняет, — Дмитрий Дмитриевич Сельван показал на лежащие уже на столе бумаги. — Почему мы должны объясняться? Почему не сделать это австрийцам?
— А ещё и вы туда же, — усталым тоном сказал Горчаков, взглянув на стоящего по стойке «смирно» генерал-лейтенанта Сельвана.
— Ваше высокопревосходительство, я понимаю, что вёл себя не совсем честно. Угрожать австрийскому послу я не должен был. Но то, что он сказал… Что я нашёл в комнате, где были переговоры… — сказал я и не стал продолжать.
Уши Хвостовского прямо-таки торчали из дверей. Мы с ним, конечно же, друзья. Но даже если у тебя в приятелях есть журналист, и у тебя есть бомбическая информация, то стоит сохранить дружбу и промолчать.
— Да впустите вы уже этого господина! — выкрикнул Горчаков в сторону дверей.
— Герой! Истинный сын своего отечества и верный слуга государев! — с такими возгласами ворвался в кабинет Александр Сергеевич Хвостовский.
Следом за этим господином, который явно пренебрегает физическими упражнениями и в последнее время становится всё более округлым, в кабинет вошёл молодой парень, держащий в руках блокнот и карандаш. Этот помощник журналиста был готов записать каждое слово, даже если эти слова будут произноситься скороговорками. Обленился Александр, уже даже сам и не заметки к статьям не делает. А ведь достаточно молодой.
— Господин Горчаков, скажите, пожалуйста, а как вы намерены награждать за несомненный подвиг господина генерал-майора Алексея Петровича Шабарина? — интервьюировал Хвостовский.
Вот, если можно было бы придумать более провокационный вопрос, то я бы удивился о существовании такого. Награждать? Да я тут бьюсь, чтобы меня уже сегодня по этапу не пустили.
— Сударь, вы не представились, — пришёл в себя от удивления генерал-фельдмаршал и указал на неприличие действительно ведущего себя нагло и беспардонно Хвостовского.
— Журналист «Петербуржских ведомостей», Александр Сергеевич Хвостовский, — горделиво, задирая нос к потолку, представился мой друг.
Я не показал своего удивления. Кто он? Журналист «Петербуржских ведомостей»? Привирает, явно. Было две статьи у Хвостовского в главной газете страны, но всего две, и те касались Екатеринославской губернии. Формально — да, он не врёт. Так что пусть заливает дальше.
— Господин генерал-фельдмаршал, могу ли я написать хвалебную оду о том, как вы героически сражаетесь с извечным врагом нашего Отечества? Это же вы разработали такую блестящую операцию… Уже скоро все английские газеты, да чего уж — все европейские… — продолжал свой спектакль Хвостовский.
Я, как казалось, незаметно помотал головой. Перебарщивает.
— Ваше высокопревосходительство, я могу быть свободным и отправиться в расположение своего полка? — пользовался я замешательством Горчакова.
На самом деле, очень важно было для Михаила Дмитриевича Горчакова общественное мнение — или то, как о нём будет узнавать окружение государя. Я знал ещё из послезнания, находил подтверждения и сейчас. Горчаков, чтобы можно было сказать о его присутствии в войсках, мог прийти на позицию… Посидеть, многозначительно помолчав и с умным видом через пенсне посмотрев на всех вокруг, уйти на другое место. Прислуга при этом носит стульчик. Нет, не кресло — такой, непритязательный стул, чтобы никто не сказал, что Горчаков сибаритствует. И после ситуация повторялась, но на другом участке.