— Сколько? — спросил я.
— Тысяча триста шестнадцать рублей с полтиной, — ответили мне.
«Реально? Глупости какие! Я не богач, но такая сумма смешна и для меня» — подумал я и даже не стал скрывать свою ухмылку.
— Не, баря, ты, видать, свихнулся, — заметил Понтер. — Твое имение со всеми людишками, заложенное в банке, всего-то втрое больше стоит. А ты смотрю, веселишься. Точно с ума сошел.
— Пять тысяч на карту тебе кину, — вырвалось у меня.
Наверное, нервное.
Но фраза, очевидно не имевшая здесь никакого смысла, внезапно возымела положительный эффект. Бандиты чуть попятились, решив, что я окончательно сошел с ума и упоминаю какую-то карту с тысячами. Это дало мне время так же осознать, что деньги тут совсем иные. Какой период Российской империи ни возьми, там рубль стоит больше, чем когда-либо после революции. И тысяча триста с лишним рублей — это… Дохрена!
— Ты голову не дури, Шабарин, знаем мы твои уловки прохвоста. Деньги когда отдашь? Брешешь же, барин, что нет денег. Вон какая картинка у тебя висит, — сказал лысый и указал на намалеванную бабу.
— Понтер, так она же заложена, как и все остальное. Нам же пристав документы показывал, — это третий бандит высказался.
— Заткнись! — прошипел лысый, как будто его подельник только что рассказал ужасную тайну.
Лучше бы третий молчал — для моих недругов, то есть, это было бы лучше. А для меня прозвучала новая информация. Оказывается, есть некий пристав, который выдал бандитам всю подноготную по мне. Коррупция, чтоб её, ни в каком веке неискоренима!
А ещё можно понять, что картина заинтересовала бандитов. И это хорошо. Психология подобных конфликтов, когда одна сторона, ранее бывшая агрессивной, вынуждена подчиняться другой, требует компромисса. Это так называемое «сохранение лица». Ну не может просто так свалить Понтер и трое его подельников. Это урон авторитету. Так что нужно дать им возможность уйти с неким хабаром, иначе эти переговоры не только затянутся, но могут стать уж вовсе непредсказуемыми.
— Да это же перо самого маэстро… Этого… — я вспоминал, кто из русских живописцев мог бы написать такое убожество.
Но никого из елизаветинского и екатерининского барокко не вспомнил. Да и картина не того времени. Из тех же художников, кого называл, показывая свою якобы ученость, Понтер, не было художников, что взялись бы за такую пошлость, поэтому…
— Маэстро Дональда Блокчейна! Сейчас на выставках такие полотнища стоят ого-го как много, — веселился я, при этом сохраняя серьезное выражение лица.
Мужики недоуменно посмотрели на Понтера. Видимо, вожак был у них еще и за искусствоведа.
— Ты хотел сказать, что это работа Кипренского? — подбоченившись, всматриваясь в композицию из голой бабы и ангелочка, сказал лысый.
Сейчас он выглядел, как человек, который смотрит на вывеску «туалет» и не может понять, это ультрасовременное искусство — или можно все же сходить по нужде. Правда при таких сомнениях главную роль играет желание. Если оно поистине велико, то уже не столь важно: экспонат это, или все же туалет.
— Он самый, это перо Кипренского. Я не могу спорить со знающим человеком, — сказал я, решив польстить Понтеру.
Если хвалёная психология не врет, а меня на обучении по программе «Время героев» убеждали, что это наука точная, то сейчас лысый может даже оказаться мне благодарным за лесть. Вместе с тем должна прозвучать и сумма за это весьма спорное творение неизвестного горе-художника. Сколько? Нельзя перебивать сумму долга, но и продешевить — также не с руки.
— Больше пятисот рублей стоит, — сказал я наугад цену.
— Брешет, Понтер, он же брешет! — взорвался негодованием Мартын. — Не может картинка так стоить.
Лысый еще раз посмотрел на «шедевр» и выдал свое «экспертное» заключение.
— Столько, может, и не стоит, но около того — выдал Понтер. — Учтем ее за беспокойство.
— Нет, ну так не пойдет! — решил я чуть поторговаться.
На самом деле я готов картину отдать и бесплатно, чтобы только оставили меня в покое. Но просто так отдать творение самого Дональда Блокчейна, или кого там еще? Нетушки! Потому начался торг. Сошлись на том, что двести рублей мне прощается. И то хлеб.
— Художником может быть и кто из известных французов. Небось это твой дед, баря, с Парижу привез в наполеоновскую. Славные у тебя были дед да батька. В кого ты такой, выродок? — пожурил меня вожак бандитов.
— Выражения выбирай! — сказал я и вновь направил пистолет в сторону лысого.
Бандос — ещё и патриот? Вот это номер. Промелькнуло даже уважение, правда, быстро испарилось. Но информация, полученная вот так неожиданно, полезна и важна. Значит, дед Наполеона гнал? А где он, дед? Помер? Так какой же нынче год? Середина — вторая половина девятнадцатого века?