Симон вернулся до захода солнца. Выпрыгнул из тяжело нагруженной лодки, с трудом вытащил её на берег. Выбросил на берег сеть, прорванную в нескольких местах. Его старший сын, Иоанн, видевший возвращение отца с кровли дома, уже бежал на помощь. За ним поспевали младшие, радостно перекликаясь друг с другом.
— Рыба! Отец наловил много, много!
— Улов богатый, хватит на еду, и на продажу!
Кто-то тащил к дому сеть — сушить, и на починку. Кто-то уже выбрасывал на берег рыбу, и точил нож, готовясь к потрошению, к солению и жарению, радуясь предстоящему пиршеству. Удивлённые вестью о богатом улове, привлечённые криками, спешили к лодке Симона рыбаки, что занимались подготовкой к завтрашней ловле. Словом, народа на берегу собралось немало. В дверях дома появилась старая женщина, что была матерью его жены, растила его детей, и была его, Симона, первым врагом. Она приставила руку ко лбу козырьком, пытаясь разглядеть, что там, на берегу, делается, и, кажется, даже улыбалась. Симон улыбнулся в ответ. Вспомнилась родная его мать, так рано ушедшая из жизни. Вот так же стояла она на пороге дома, защищая глаза рукой от заходящего солнца, улыбаясь им, отцу и сыновьям, возвращавшимся с ловли. Он вспомнил об этом без грусти, легко. На сей раз не помянул тёщу недобрым словом, не упрекнул про себя, что старуха живёт, а вот мать — та давно умерла.
Не спеша шёл по берегу Учитель. Шёл своей лёгкой походкой, какой Симон не встречал ни у кого. Не шёл — плыл над землёй, едва касаясь её ногами. Вот в Иерусалиме, на пасхальной службе в храме, Симон издали видел первосвященника Каиафу. Тот был исполнен величия и вместе с тем презрения ко всему окружающему. И тяжёл был его шаг, и отпечатывался на земле глубокими следами. Словно раны оставлял на лике матери-земли грузный Каиафа. Иисус был лёгок, почти невесом для этой же земли.
И вот уже дошёл, смотрит на Симона. Улыбается он редко, но когда так смотрит на тебя — чисто, светло, — кажется, улыбается. И почему-то вокруг все замолкают, все смотрят в это просветлённое лицо внимательно, даже заворожённо. Словно питаются этим светом, запасаются на долгую будущую жизнь.
Симон наклонился к пойманной им на уду рыбе. Единственной пойманной на уду, остальное он вытащил сетью, что прорвалась от богатого улова. Поднял её над головой. Изо рта у ней торчал серебряный статир. Тетрадрахма — четыре драхмы. По две драхмы на Храм — две Симона, и две Его, Учителя. Как Он и говорил. А что, разве могло быть иначе?
48. Возвращение
Кфар Нахум — это всё ещё родная Галилея. Город большой, куда там Н’цэрету с ним равняться. Богатый и красивый город, и какая бет-ха-кнессет! Иисуса тут встречают тепло. Он здесь — Учитель, Пророк и целитель, которого знают, перед которым преклоняются. В душе он зовёт Кфар Нахум «мой город». Здесь пришло к нему признание людское. Здесь пришла к нему та, что стала радостью жизни. Но и болью — поскольку они всё ещё не вместе. Не может Мирйам стать другой в несколько дней. Не может уйти от Богини, которой нет для него, но которая жива для Мирйам. А он не может быть с той, что не верит ему в главном. Но она ещё придёт, тут не может быть двух мнений. Он видел в её глазах любовь. Любовь, что не знает расставаний. Мирйам ещё не догадывается, но она — его женщина. И придёт к нему рано или поздно. Лучше рано, как можно раньше, даже сегодня. Или завтра! Он тоскует по ней. Она могла бы дать ему то, чего никто на свете дать уже не может, наверное. Чувство дома, очага и тепла.